Сталин эйхе всех врагов или остался кто. Письмо Р.И.Эйхе И.В.Сталину. Закат карьеры и гибель
Роберт Индрикович Эйхе, (1890-1940), родился в семье батрака на хуторе Авотыни Курляндской губернии (ныне – Латвия). Национальность – латыш. Получил начальное образование, работал подмастерьем у кузнеца. В 1905г. вступил в Социал-демократию Латышского края (СДЛК). К большевикам примкнул только в 1918г. Несколько раз арестовывался за распространение нелегальной литературы, в 1908г. эмигрировал в Великобританию, и надолго отошел от политики . Но в 1911г. вернулся в Ригу, и попытался начать легальную общественную деятельность – образовательную и кооперативную, хотя и социал-демократической «окраски». Власти не пошли ему навстречу, в 1915г. Р.И.Эйхе был вновь арестован и сослан в Иркутскую губернию. Тогда Эйхе ожесточился и решил, что будет вести борьбу с режимом, а его политическими друзьями стали большевики.
В 1917-1918гг. находился на подпольной работе в оккупированной немцами Латвии, был арестован, бежал в Москву. В годы Гражданской войны Эйхе крупных постов не занимал, и его возвышение пришлось на 20е годы. В 1924г. Эйхе стал заместителем председателя Сибрирского ревкома, а в 1925 – председателем Сибирского краевого исполнительного комитета. Основной задачей Эйхе в это время было подавление остатков белых и казачьих отрядов, а также «зеленых» – крестьянских армий. Дело в том, что как раз на это время пришлось Западно-Сибирское восстание крестьян, полностью подваленное в 1926г . Р.И.Эйхе составлял планы карательных экспедиций и определял их цели, составлял детальные инструкции для войск и отрядов ВЧК-ГПУ. Особое внимание Эйхе уделял борьбе с сопротивлением красным старообрядцев – они составляли значительный процент населения Сибири, были организованы и состоятельны. Старообрядческие села и хутора выжигались дотла, особо «усердно» Эйхе истреблял старообрядческих священников. Старообрядцы были богаты, так что ограбить их было для большевиков чрезвычайно важно, и потому Эйхе особое внимание уделял политике «конфискаций». Еще один «объект внимания» Эйхе – сектанты. Поселения молокан, лютеран, баптистов были нередки в Южной Сибири, и их уничтожали, как «контрреволюционеров». Общее число жертв подавления Западно-Сибирского восстания – до 200тыс.чел. За этот «успех» Р.И.Эйхе стал кандидатом в члены ЦК ВКП(б), а в 1930г. – членом ЦК .
В 1929г. Р.И.Эйхе стал 1м секретарем Сибирского крайкома партии, в 1930 – Западно-Сибирского. Задачей Эйхе была организация раскулачивания, и именно Эйхе решил сделать Западную Сибирь «зоной сплошного раскулачивания».
Р.И.Эйхе был включен в состав комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с В.М.Молотовым, принявшей постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», обрекшее на смерть несколько миллионов человек. Эйхе был наиболее активным сторонником принятия этого документа. Действия Эйхе по его претворению в жизнь вызвали протест у некоторых его коллег, но он отстранил их от работы .
В 1933г. Эйхе занялся подготовкой своего региона к размещению сосланных из других областей страны: отводил места под «спецпоселки», концлагеря. В марте 1933г. он сообщил Сталину о готовности «принять» 500 тыс.чел., с «заселением» их в создаваемые по его плану лагеря на Нарымском и Тарском севере. Р.И.Эйхе несет полную ответственность за гибель заключенных этих лагерей, так как он определял места их расположения, а, кроме того, как председатель краевой «тройки» Эйхе контролировал работу чекистов, в том числе и в лагерях.
В 1934г. Эйхе попросил санкции Политбюро на применение на подведомственной ему территории смертной казни за несвоевременную или неполную ссыпку хлеба сроком на 2 месяца – с сентября по ноябрь. Эйхе присвоил себе функции суда и следствия. Свои расстрельные «полномочия» Эйхе использовал с избытком. В награду за это стал кандидатом в члены Политбюро (в 1935г.)
Р.И.Эйхе входил в самую первую из «троек НКВД» и руководил развертыванием массовых репрессий в Сибири. За 1930г. «тройка ОГПУ» по Западной Сибири во главе с Р.Эйхе осудила 16553 чел., в том числе 4762 – к расстрелу, 8676 – к лагерям, 1456 – к ссылке, 1759 – к высылке. Эйхе лично направлял работу чекистов, нередко сам участвовал в допросах и пытках .
В 1937г. «тройка» под руководством Эйхе осудила 34872 человека. Но ведь тройка «работала» и в 1931-1935гг., и тоже выносила решения .
По инициативе Р.Эйхе были сфальсифицированы некоторые политические процессы: «Белогвардейско-монархической организации РОВС», «Сибирского филиала Трудовой Крестьянской партии», «Церковно-монархической повстанческой организации», и так далее.
В декабре 1936г. на пленуме ЦК Эйхе требовал усиления карательной политики режима куда решительнее, чем Ежов, и даже упрекал последнего в «политической близорукости» и «неспособности до конца выявить врага». Сталин пришел к выводу, что, если Эйхе позволяет себе такие речи в отношении его ближайшего сотрудника, то ничего не помешает ему выдвинуть обвинения и в адрес Сталина. С этого момента падение Эйхе было вопросом времени . Вскоре Эйхе был перемещен на пост наркома земледелия СССР, где проявить свое расстрельное рвение уже не мог, – негде было, а работать тоже не мог: ничего не знал о земледелии. Сталин часто так делал: перемещал на «нейтральные» посты тех, кого собирался уничтожить
Секретный доклад Хрущева, зачитанный на XX Съезде КПСС, с огульной критикой Сталина имел всевозрастающий резонанс по мере того, как широко становилось известно его содержание. Громче и чаще остальных хрущевские небылицы смаковали буржуазные СМИ и до сих пор смакуют! Уинстон Черчилль в 1964 году на праздновании своего 90-летия сказал: «К сожалению, сейчас имеется человек, который нанёс стране Советов вреда в 1000 раз больше, чем я. Это Никита Хрущёв, похлопаем ему!».
Верные соратники Сталина, его ученики, марксисты-ленинцы, сталинские маршалы прикусили языки, заслушивая лживый доклад, а многие партократы, возвысившиеся при Сталине, приложили руку к его составлению. Взять, хотя бы, того же Хрущева, Микояна, Суслова, Шепилова. Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов и прочие члены ЦК не возражали против такого доклада, знали о нем заранее, вносили коррективы. Определенные опасения высказывались, но серьезного сопротивления не было, ведь, вся вина за политические промахи возлагалась на злого диктатора Сталина, а "святые" члены ЦК и секретари республик умывали руки.
Доклад признавал репрессии 1937-1938 гг. неправомерными, проведенными в обход революционной законности, поэтому многие дела осужденных требовали пересмотра. Первыми из лагерей верхушка КПСС вытаскивала собственных родственников, замешанных в контрреволюционных преступлениях. Хрущеву и компании требовались преданные люди, на которых можно было бы опереться в своей политике, такими становились освобожденные и восстановленные в своих правах и должностях идейные враги, карьеристы, стяжатели и прочие контрреволюционные элементы.
Были ли при Сталине репрессированы невинные люди? Безусловно были и это признавалось еще при Сталине, самим Сталиным. Однако, и враг не дремал. Вышеупомянутый Черчилль говорил о том, что благодаря жесткой политике Сталина перед войной во время войны в СССР отсутствовала "пятая колонна", на которую мог бы опереться Гитлер. Хотел ли Сталин сажать и расстреливать невиновных советских людей, конечно нет, но на местах в органах безопасности работали далеко не "сталины". Уже в 1939 году проводились пересмотры дел и заключенных по ошибке или лживому доносу освобождали. Видным военным деятелям, ученым и партийным работникам Сталин приносил свои извинения за допущенные перегибы лично. Но шаг Хрущева не был направлен на поиск и освобождение невиновных, это была всего лишь ширма для укрепления собственной власти, для возвеличивания собственного культа личности и для поиска проводников антисталинских реформ.
Репрессии против «старых большевиков» и делегатов XVII Съезда; подробности репрессий против известных членов партии (Эйхе); требование о проведении масштабных репрессий; Ежовщина; массовая фальсификация дел, направленная на выполнение «планов» по осуждённым и расстрелянным.
Хрущев:
Произвол Сталина по отношению к партии, к ее Центральному Комитету особенно проявился после XVII съезда партии, состоявшегося в 1934 году.
Центральный Комитет, располагая многочисленными фактами, свидетельствующими о грубом произволе в отношении партийных кадров, выделил партийную комиссию Президиума ЦК9, которой поручил тщательно разобраться в вопросе о том, каким образом оказались возможными массовые репрессии против большинства состава членов и кандидатов Центрального Комитета партии, избранного XVII съездом ВКП(б).
Комиссия ознакомилась с большим количеством материалов в архивах НКВД, с другими документами и установила многочисленные факты фальсифицированных дел против коммунистов, ложных обвинений, вопиющих нарушений социалистической законности, в результате чего погибли невинные люди. Выясняется, что многие партийные, советские, хозяйственные работники, которых объявили в 1937-1938 годах "врагами", в действительности никогда врагами, шпионами, вредителями и т. п. не являлись, что они, по существу, всегда оставались честными коммунистами, но были оклеветаны, а иногда, не выдержав зверских истязаний, сами на себя наговаривали (под диктовку следователей-фальсификаторов) всевозможные тяжкие и невероятные обвинения. Комиссия представила в Президиум ЦК большой документальный материал о массовых репрессиях против делегатов XVII партийного съезда и членов Центрального Комитета, избранного этим съездом. Этот материал был рассмотрен Президиумом Центрального Комитета.
Установлено, что из 139 членов и кандидатов в члены Центрального Комитета партии, избранных на XVII съезде партии, было арестовано и расстреляно (главным образом в 1937-1938 гг.) 98 человек, то есть 70 процентов. (Шум возмущения в зале.)
Что собой представлял состав делегатов XVII съезда? Известно, что 80 процентов состава участников XVII съезда с правом решающего голоса вступили в партию в годы революционного подполья и гражданской войны, то есть до 1920 года включительно. По социальному положению основную массу делегатов съезда составляли рабочие (60 процентов делегатов с правом решающего голоса).
Поэтому совершенно немыслимо было, чтобы съезд такого состава избрал Центральный Комитет, в котором большинство оказалось бы врагами партии. Только в результате того, что честные коммунисты были оклеветаны и обвинения к ним были фальсифицированы, что были допущены чудовищные нарушения революционной законности, 70 процентов членов и кандидатов ЦК, избранных XVII съездом, были объявлены врагами партии и народа.
Такая судьба постигла не только членов ЦК, но и большинство делегатов XVII съезда партии. Из 1966 делегатов съезда с решающим и совещательным голосом было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях значительно больше половины - 1108 человек. Уже один этот факт говорит, насколько нелепыми, дикими, противоречащими здравому смыслу были обвинения в контрреволюционных преступлениях, предъявленные, как теперь выясняется, большинству участников XVII съезда партии. (Шум возмущения в зале.)
Нужно напомнить, что XVII съезд партии вошел в историю как съезд победителей. Делегатами съезда были избраны активные участники строительства нашего социалистического государства, многие из них вели самоотверженную борьбу за дело партии в дореволюционные годы в подполье и на фронтах гражданской войны, они храбро дрались с врагами, не раз смотрели в глаза смерти и не дрогнули. Как же можно поверить, чтобы такие люди в период после политического разгрома зиновьевцев, троцкистов и правых, после великих побед социалистического строительства оказались "двурушниками", перешли в лагерь врагов социализма?
Это произошло в результате злоупотребления властью со стороны Сталина, который начал применять массовый террор против кадров партии.
Почему массовые репрессии против актива все больше усиливались после XVII съезда партии? Потому, что Сталин к этому времени настолько возвысился над партией и над народом, что он уже совершенно не считался ни с Центральным Комитетом, ни с партией. Если до XVII съезда он еще признавал мнение коллектива, то после полного политического разгрома троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, когда в результате этой борьбы и побед социализма было достигнуто сплочение партии, сплочение народа, Сталин все больше и больше перестал считаться с членами ЦК партии и даже с членами Политбюро. Сталин полагал, что он может теперь сам вершить все дела, а остальные нужны ему как статисты, всех других он держал в таком положении, что они должны были только слушать и восхвалять его.
После злодейского убийства С. М. Кирова начались массовые репрессии и грубые нарушения социалистической законности. Вечером 1 декабря 1934 года по инициативе Сталина (без решения Политбюро - это было оформлено опросом только через 2 дня) было подписано секретарем Президиума ЦИК Енукидзе10 следующее постановление11:
"1) Следственным властям - вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком;
2) Судебным органам - не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению;
3) Органам Наркомавнудела - приводить в исполнение приговора о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров".
Это постановление послужило основанием для массовых нарушений социалистической законности. Во многих фальсифицированных следственных делах обвиняемым приписывалась "подготовка" террористических актов, и это лишало обвиняемых какой-либо возможности проверки их дел даже тогда, когда они на суде отказывались от вынужденных своих "признаний" и убедительно опровергали предъявленные им обвинения.
Следует сказать, что обстоятельства, связанные с убийством т. Кирова, до сих пор таят в себе много непонятного и загадочного и требуют самого тщательного расследования. Есть основания думать, что убийце Кирова - Николаеву12 кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был арестован за подозрительное поведение, но был выпущен и даже не обыскан. Крайне подозрительным является то обстоятельство, что когда прикрепленного к Кирову чекиста 2 декабря 1934 года везли на допрос, он оказался убитым при "аварии" автомашины, причем никто из сопровождающих его лиц при этом не пострадал. После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова. (Движение в зале.)
Массовые репрессии резко усилились с конца 1936 года после телеграммы Сталина и Жданова13 из Сочи от 25 сентября 1936 года, адресованной Кагановичу14, Молотову15 и другим членам Политбюро, в которой говорилось следующее:
"Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова16 на пост наркомвнудела. Ягода17 явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД". Следует кстати заметить, что с партработниками Сталин не встречался и поэтому мнение их знать не мог.
Эта сталинская установка о том, что "НКВД опоздал на 4 года" с применением массовых репрессий, что надо быстро "наверстать" упущенное, прямо толкала работников НКВД на массовые аресты и расстрелы.
Приходится отметить, что эта установка была навязана и февральско-мартовскому Пленуму ЦК ВКП(б) 1937 года. В резолюции Пленума по докладу Ежова "Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов" говорилось:
"Пленум ЦК ВКП(б) считает, что все факты, выявленные в ходе следствия по делам антисоветского троцкистского центра и его сторонников на местах, показывают, что с разоблачением этих злейших врагов народа Наркомвнудел запоздал, по крайней мере, на 4 года".
Массовые репрессии проводились в то время под флагом борьбы с троцкистами. Представляли ли в действительности в это время троцкисты такую опасность для нашей партии и Советского государства? Следует напомнить, что в 1927 году, накануне XV съезда партии, за троцкистско-зиновьевскую оппозицию голосовало всего лишь 4 тыс. человек, тогда как за линию партии голосовало 724 тысячи. За 10 лет, которые прошли с XV съезда партии до февральско-мартовского Пленума ЦК, троцкизм был полностью разгромлен, многие бывшие троцкисты отказались от своих прежних взглядов и работали на различных участках социалистического строительства. Ясно, что оснований для массового террора в стране в условиях победы социализма не было.
В докладе Сталина на февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года "О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников" была сделана попытка теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться. При этом Сталин утверждал, что так учит история, так учит Ленин.
На самом же деле Ленин указывал, что применение революционного насилия вызывается необходимостью подавить сопротивление эксплуататорских классов, и эти указания Ленина относились к тому периоду, когда существовали и были сильны эксплуататорские классы. Как только политическая обстановка в стране улучшилась, как только в январе 1920 года был взят Красной Армией Ростов и была одержана главная победа над Деникиным, Ленин дал указание Дзержинскому об отмене массового террора и об отмене смертной казни. Ленин следующим образом обосновал это важное политическое мероприятие советской власти в своем докладе на сессии ВЦИК 2 февраля 1920 года:
"Террор был нам навязан терроризмом Антанты, когда всемирно-могущественные державы обрушились на нас своими полчищами, не останавливаясь ни перед чем. Мы не могли бы продержаться и двух дней, если бы на эти попытки офицеров и белогвардейцев не ответили беспощадным образом, и это означало террор, но это было навязано нам террористическими приемами Антанты. И как только мы одержали решительную победу, еще до окончания войны, тотчас же после взятия Ростова, мы отказались от применения смертной казни и этим показали, что к своей собственной программе мы относимся так, как обещали. Мы говорим, что применение насилия вызывается задачей подавить эксплуататоров, подавить помещиков и капиталистов; когда это будет разрешено, мы от всяких исключительных мер отказываемся. Мы доказали это на деле" (Соч., т. 30, стр. 303-304).
Сталин отступил от этих прямых и ясных программных указаний Ленина. После того, как были уже ликвидированы все эксплуататорские классы в нашей стране и не было никаких сколько-нибудь серьезных оснований для массового применения исключительных мер, для массового террора, Сталин ориентировал партию, ориентировал органы НКВД на массовый террор.
Этот террор оказался фактически направленным не против остатков разбитых эксплуататорских классов, а против честных кадров партии и Советского государства, которым предъявлялись ложные, клеветнические, бессмысленные обвинения в "двурушничестве", "шпионаже", "вредительстве", подготовке каких-либо выдуманных "покушений" и т. п.
На февральско-мартовском Пленуме ЦК (1937 г.) в выступлениях ряда членов ЦК по существу высказывались сомнения в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии под предлогом борьбы с "двурушниками".
Наиболее ярко эти сомнения были выражены в выступлении тов. Постышева18. Он говорил:
"Я рассуждал: прошли такие крутые годы борьбы, гнилые члены партии ломались или уходили к врагам, здоровые дрались за дело партии. Это - годы индустриализации, коллективизации. Я никак не предполагал, что, пройдя этот крутой период, Карпов19 и ему подобные попадут в лагерь врага. (Карпов - это работник ЦК партии Украины, которого хорошо знал Постышев). А вот по показаниям якобы Карпов с 1934 года был завербован троцкистами. Я лично думаю, что в 1934 году здоровому члену партии, который прошел длительный путь ожесточенной борьбы с врагами за дело партии, за социализм, попасть в стан врагов невероятно. Я этому не верю... Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам. Странно это..." (Движение в зале.)
Используя установку Сталина о том, что чем ближе к социализму, тем больше будет и врагов, используя резолюцию февральско-мартовского Пленума ЦК по докладу Ежова, провокаторы, пробравшиеся в органы государственной безопасности, а также бессовестные карьеристы стали прикрывать именем партии массовый террор против кадров партии и Советского государства, против рядовых советских граждан. Достаточно сказать, что количество арестованных по обвинению в контрреволюционных преступлениях увеличилось в 1937 году по сравнению с 1936 годом более чем в десять раз!
Известно, какой грубый произвол допускался также в отношении руководящих работников партии. Устав партии, принятый XVII съездом, исходил из ленинских указаний периода Х съезда партии и говорил, что условием применения к членам ЦК, кандидатам в члены ЦК и членам Комиссии партийного контроля такой крайней меры, как исключение из партии, "должен быть созыв Пленума ЦК с приглашением всех кандидатов в члены ЦК и всех членов Комиссии партийного контроля", что только при условии, если такое общее собрание ответственных руководителей партии двумя третями голосов признает это необходимым, могло состояться исключение из партии члена или кандидата ЦК.
Большинство членов и кандидатов ЦК, избранных XVII съездом и подвергшихся арестам в 1937-1938 годах, были исключены из партии незаконно, с грубым нарушением Устава партии, поскольку вопрос об их исключении не ставился на обсуждение Пленума ЦК.
Теперь, когда расследованы дела в отношении некоторых из этих мнимых "шпионов" и "вредителей", установлено, что эти дела являются фальсифицированными. Признания многих арестованных людей, обвиненных во вражеской деятельности, были получены путем жестоких, бесчеловечных истязаний.
В то же время Сталин, как сообщают члены Политбюро того времени, не рассылал им заявлений ряда оклеветанных политических деятелей, когда те отказывались от своих показаний на суде Военной коллегии и просили объективно расследовать их дело. А таких заявлений было немало, и Сталин, несомненно, был ознакомлен с ними.
Центральный Комитет считает необходимым доложить съезду о ряде фальсифицированных "дел" против членов Центрального Комитета партии, избранных на XVII партийном съезде.
Примером гнусной провокации, злостной фальсификации и преступных нарушений революционной законности является дело бывшего кандидата в члены Политбюро ЦК, одного из видных деятелей партии и Советского государства т. Эйхе20, члена партии с 1905 года. (Движение в зале.)
Тов. Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года по клеветническим материалам без санкции прокурора СССР, которая была получена лишь через 15 месяцев после ареста.
Следствие по делу Эйхе проводилось в обстановке грубейших извращений советской законности, произвола и фальсификации.
Эйхе под пытками понуждали подписывать заранее составленные следователями протоколы допросов, в которых возводились обвинения в антисоветской деятельности против него самого и ряда видных партийных и советских работников.
1 октября 1939 года Эйхе обратился с заявлением на имя Сталина, в котором категорически отрицал свою виновность и просил разобраться с его делом. В заявлении он писал:
"Нет более горькой муки, как сидеть в тюрьме при строе, за который всегда боролся".
Сохранилось второе заявление Эйхе, посланное им Сталину 27 октября 1939 года, в котором он убедительно, опираясь на факты, опровергает предъявленные ему клеветнические обвинения, показывает, что эти провокационные обвинения являются, с одной стороны, делом действительных троцкистов, санкцию на арест которых он, как первый секретарь Западно-Сибирского крайкома партии, давал, и которые сговорились отомстить ему, а с другой стороны, результатом грязной фальсификации вымышленных материалов следователями.
Эйхе писал в своем заявлении:
"25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться со следственным материалом. Если бы я был виноват, хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое дело - это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности...
Имеющиеся в следственном моем деле обличающие меня показания не только нелепы, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведенными по моему предложению...
Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в контрреволюционной деятельности... Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев21, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвоночники и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.
Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Западной Сибири, приписывая все эти приведенные в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем22, которого сперва записали в запасной центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, так же было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука23, и многие другие моменты...
Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня". (Дело Эйхе. т. 1, пакет.)
Казалось бы, такое важное заявление должно было быть обязательно обсуждено в ЦК. Но этого не произошло, заявление было направлено Берия, и жестокая расправа над оклеветанным кандидатом в члены Политбюро тов. Эйхе продолжалась.
2 февраля 1940 года Эйхе был предан суду. В суде Эйхе виновным себя не признал и заявил следующее:
"Во всех якобы моих показаниях нет ни одной названной мною буквы, за исключением подписей внизу протоколов, которые подписаны вынужденно. Показания даны под давлением следователя, который с самого начала моего ареста начал меня избивать. После этого я и начал писать всякую чушь... Главное для меня - это сказать суду, партии и Сталину о том, что я не виновен. Никогда участником заговора не был. Я умру так же с верой в правильность политики партии, как верил в нее на протяжении всей своей работы". (Дело Эйхе, том 1.)
4 февраля Эйхе был расстрелян. (Шум возмущения в зале.) В настоящее время бесспорно установлено, что дело Эйхе было сфальсифицировано, и он посмертно реабилитирован.
Полностью отказался на суде от своих вынужденных показаний кандидат в члены Политбюро тов. Рудзутак24, член партии с 1905 года, пробывший 10 лет на царской каторге. В протоколе судебного заседания Военной коллегии Верховного суда записано следующее заявление Рудзутака:
"...Его единственная просьба к суду - это довести до сведения ЦК ВКП(б) о том, что в органах НКВД имеется еще не выкорчеванный гнойник, который искусственно создает дела, принуждая ни в чем не повинных людей признавать себя виновными. Что проверка обстоятельств обвинения отсутствует и не дается никакой возможности доказать свою непричастность к тем преступлениям, которые выдвинуты теми или иными показаниями разных лиц. Методы следствия таковы, что заставляют выдумывать и оговаривать ни в чем не повинных людей, не говоря уже о самом подследственном. Просит суд дать ему возможность все это написать для ЦК ВКП(б). Заверяет суд, что лично у него никогда не было никакой плохой мысли против политики нашей партии, так как он всегда полностью разделял всю ту политику партии, которая проводилась во всех областях хозяйственного и культурного строительства".
Это заявление Рудзутака было оставлено без внимания, хотя Рудзутак, как известно, являлся в свое время председателем Центральной Контрольной Комиссии, которая была создана по мысли Ленина для борьбы за единство партии. Председатель же этого высокоавторитетного партийного органа стал жертвой грубого произвола: его даже не вызвали в Политбюро ЦК, Сталин не пожелал с ним разговаривать. Он был осужден в течение 20 минут и расстрелян. (Шум возмущения в зале.)
Тщательной проверкой, произведенной в 1955 году, установлено, что дело по обвинению Рудзутака было сфальсифицировано и он был осужден на основании клеветнических материалов. Рудзутак посмертно реабилитирован.
Каким образом искусственно - провокационными методами - создавались бывшими работниками НКВД различные "антисоветские центры" и "блоки", видно из показаний т. Розенблюма, члена партии с 1906 года, подвергавшегося аресту Ленинградским управлением НКВД в 1937 году.
При проверке в 1955 году дела Комарова25 Розенблюм сообщил следующий факт: когда он, Розенблюм, был арестован в 1937 году, то был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц. Затем его привели в кабинет Заковского26, который предложил ему освобождение при условии, если он даст в суде ложные показания по фабриковавшемуся в 1937 году НКВД "делу о Ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре". (Движение в зале.) С невероятным цинизмом раскрывал Заковский подлую "механику" искусственного создания липовых "антисоветских заговоров".
"Для наглядности, - заявил Розенблюм, - Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого центра и его ответвлений...
Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый.
Будет предана суду головка центра, 4-5 человек: Чудов27, Угаров28, Смородин29, Позерн30, Шапошникова31 (это жена Чудова) и др. и от каждого филиала по 2-3 чел...
Дело о Ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели. Тут играет немаловажную роль и общественное положение (в прошлом, конечно), и партийный стаж свидетеля.
Самому тебе, - говорил Заковский,- ничего не придется выдумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4-5 месяцев, а то и полгода. Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь. Сдрейфишь и начнешь фальшивить - пеняй на себя. Выдержишь - сохранишь кочан (голову), кормить и одевать будем до смерти на казенный счет". (Материал проверки дела Комарова, л. д. 60-69.)
Вот какие подлые дела творились в то время! (Движение в зале.)
Еще более широко практиковалась фальсификация следственных дел в областях. Управление НКВД по Свердловской области "вскрыло" так называемый "Уральский повстанческий штаб - орган блока правых, троцкистов, эсеров, церковников", - руководимый якобы секретарем Свердловского обкома партии и членом ЦК ВКП(б) Кабаковым32, членом партии с 1914 года. По материалам следственных дел того времени получается, что почти во всех краях, областях и республиках существовали якобы широко разветвленные "право-троцкистские шпионско-террористические, диверсионно-вредительские организации и центры" и, как правило, эти "организации" и "центры" почему-то возглавлялись первыми секретарями обкомов, крайкомов или ЦК нацкомпартий. (Движение в зале.)
В результате этой чудовищной фальсификации подобных "дел", в результате того, что верили различным клеветническим "показаниям" и вынужденным оговорам себя и других, погибли многие тысячи честных, ни в чем не повинных коммунистов. Таким же образом были сфабрикованы "дела" на видных партийных и государственных деятелей - Косиора33, Чубаря34, Постышева, Косарева35 и других.
В те годы необоснованные репрессии проводились в массовых масштабах, в результате чего партия понесла большие потери в кадрах.
Сложилась порочная практика, когда в НКВД составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению на Военной Коллегии, и им заранее определялась мера наказания. Эти списки направлялись Ежовым лично Сталину для санкционирования предлагаемых мер наказания. В 1937-1938 годах Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников и была получена его санкция.
Значительная часть этих дел сейчас пересматривается и большое количество их прекращается как необоснованные и фальсифицированные. Достаточно сказать, что с 1954 года по настоящее время Военной Коллегией Верховного суда уже реабилитировано 7679 человек, причем многие из них реабилитированы посмертно.
Массовые аресты партийных, советских, хозяйственных, военных работников нанесли огромный ущерб нашей стране, делу социалистического строительства.
Массовые репрессии отрицательно влияли на морально-политическое состояние партии, порождали неуверенность, способствовали распространению болезненной подозрительности, сеяли взаимное недоверие среди коммунистов. Активизировались всевозможные клеветники и карьеристы.
Известное оздоровление в партийные организации внесли решения январского Пленума ЦК ВКП(б) 1938 года36. Но широкие репрессии продолжались и в 1938 году.
И только потому, что наша партия обладает великой морально-политической силой, она сумела справиться с тяжелыми событиями 1937-1938 годов, пережить эти события, вырастить новые кадры. Но нет сомнения, что наше продвижение вперед к социализму и подготовка к обороне страны осуществлялись бы более успешно, если бы не огромные потери в кадрах, которые мы понесли в результате массовых, необоснованных и несправедливых репрессий в 1937-1938 годах.
Мы обвиняем Ежова в извращениях 1937 года и правильно обвиняем. Но надо ответить на такие вопросы: разве мог Ежов сам, без ведома Сталина, арестовать, например, Косиора? Был ли обмен мнениями или решение Политбюро по этому вопросу? Нет, не было, как не было этого и в отношении других подобных дел. Разве мог Ежов решать такие важные вопросы, как вопрос о судьбе видных деятелей партии? Нет, было бы наивным считать это делом рук только Ежова. Ясно, что такие дела решал Сталин, без его указаний, без его санкции Ежов ничего не мог делать.
Мы сейчас разобрались и реабилитировали Косиора, Рудзутака, Постышева, Косарева и других. На каком же основании они были арестованы и осуждены? Изучение материалов показало, что никаких оснований к этому не было. Арестовывали их, как и многих других, без санкций прокурора. Да в тех условиях никакой санкции и не требовалось; какая еще может быть санкция, когда все разрешал Сталин. Он был главным прокурором в этих вопросах. Сталин давал не только разрешения, но и указания об арестах по своей инициативе. Об этом следует сказать, чтобы была полная ясность для делегатов съезда, чтобы вы могли дать правильную оценку и сделать соответствующие выводы.
Факты показывают, что многие злоупотребления были сделаны по указанию Сталина, не считаясь с какими-либо нормами партийной и советской законности. Сталин был человек очень мнительный, с болезненной подозрительностью, в чем мы убедились, работая вместе с ним. Он мог посмотреть на человека и сказать: "что-то у вас сегодня глаза бегают", или: "почему вы сегодня часто отворачиваетесь, не смотрите прямо в глаза". Болезненная подозрительность привела его к огульному недоверию, в том числе и по отношению к выдающимся деятелям партии, которых он знал много лет. Везде и всюду он видел "врагов", "двурушников", "шпионов".
Имея неограниченную власть, он допускал жестокий произвол, подавлял человека морально и физически. Создалась такая обстановка, при которой человек не мог проявить свою волю.
Когда Сталин говорил, что такого-то надо арестовать, то следовало принимать на веру, что это "враг народа". А банда Берия, хозяйничавшая в органах госбезопасности, из кожи лезла вон, чтобы доказать виновность арестованных лиц, правильность сфабрикованных ими материалов. А какие доказательства пускались в ход? Признания арестованных. И следователи добывали эти "признания". Но как можно получить от человека признание в преступлениях, которых он никогда не совершал? Только одним способом - применением физических методов воздействия, путем истязаний, лишения сознания, лишения рассудка, лишения человеческого достоинства. Так добывались мнимые "признания".
Когда волна массовых репрессий в 1939 году начала ослабевать, когда руководители местных партийных организаций начал ставить в вину работникам НКВД применение физического воздействия к арестованным,- Сталин направил 10 января 1939 года шифрованную телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внутренних дел, начальникам Управлений НКВД. В этой телеграмме говорилось:
"ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)... Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод".
Таким образом, самые грубые нарушения социалистической законности, пытки и истязания, приводившие, как это было показано выше, к оговорам и самооговорам невинных людей, были санкционированы Сталиным от имени ЦК ВКП(б).
Недавно, всего за несколько дней до настоящего съезда, мы вызвали на заседание Президиума ЦК и допросили следователя Родоса37, который в свое время вел следствие и допрашивал Косиора, Чубаря и Косарева. Это - никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок. И вот такой человек определял судьбу известных деятелей партии, определял и политику в этих вопросах, потому что, доказывая их "преступность", он тем самым давал материал для крупных политических выводов.
Спрашивается, разве мог такой человек сам, своим разумом повести следствие так, чтобы доказать виновность таких людей, как Косиор и другие. Нет, он не мог много сделать без соответствующих указаний. На заседании Президиума ЦК он нам так заявил: "Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги". (Шум возмущения в зале).
Этого он мог добиться только путем длительных истязаний, что он и делал, получая подробный инструктаж от Берия. Следует сказать, что на заседании Президиума ЦК Родос цинично заявил: "Я считал, что выполняю поручение партии". Вот как выполнялось на практике указание Сталина о применении к заключенным методов физического воздействия.
Эти и многие подобные факты свидетельствуют о том, что всякие нормы правильного партийного решения вопросов были ликвидированы, все было подчинено произволу одного лица.
Продолжение следует...
Я пережил многих властителей - от Сталина до Горбачева. Работая в свое время в КГБ, узнал о них многое из того, что от нас тщательно скрывали: историю всячески камуфлировали, подчищали. Начальник Центрального архива полковник В.И. Детинин рассказывал мне, например, о Хрущеве такие вещи, которые целиком переворачивали представление о нем. Он вспомнил, как шло уничтожение всех следственных дел и иных документов, компрометировавших Н.С. Хрущева как одного из организаторов массовых незаконных репрессий (я и сам изучал немало архивных документов).
Во второй половине 1956 года из ЦК КПСС руководству КГБ поступила команда представить в Бюро Президиума ЦК КПСС все следственные дела на лиц, арест которых в разное время санкционировали члены Политбюро, а позднее - Президиума ЦК.
Такие дела отобрали, в том числе на арестованных по указанию Хрущева.
Их набралось больше всего. Все было готово к погрузке, когда начальник учетно-архивного отдела, указывая на выделявшуюся стопу, спросил: "А это чьи санкции?". Ему ответили: "Хрущева".
Начальник чуть было не опешил. И приказал немедленно все эти дела убрать и исключить к ним доступ. Информацию об этом довели до аппарата ЦК.
Через некоторое время оттуда поступила команда: дела уничтожить. Старожилы утверждали, что, когда на Политбюро коллегиально решали вопросы об арестах, их оформляли как постановления ЦК КПСС, СНК, решения Политбюро. Однако следственным органам ссылаться на эти документы запрещалось, поэтому создавалась ложная картина, что инициаторы арестов якобы органы госбезопасности или прокуратуры. Липовых дел, где было засвечено имя Хрущева, было много, в 1956 году они были отобраны далеко не все, поэтому их поиск и изъятие отдельных документов заняли не один год. Да, Н.С. Хрущеву было что скрывать.
В МОСКВЕС 1931 года Хрущев - на партийной работе в Москве в качестве первого секретаря райкома ВКП(б). На этом посту он в первые же годы отличился тем, что провел массовое исключение из партии партийных и государственных работников. А после убийства в 1934 году в Ленинграде С.М. Кирова проявил в этом незаурядную активность. Его кампания репрессий связана с тем, что ранее он солидаризировался с троцкистами, а теперь, стараясь реабилитироваться в глазах Сталина, стал крушить и "правых", и "левых", и всех прочих.
В 1935 году курировавший Московскую организацию Л.М. Каганович рекомендует его Сталину на выдвижение.
Вот что сообщил в I960 году Каганович:
"Реплика Чуева: За Хрущева вам спасибо не скажут!
Каганович: Верно, верно. Я его выдвигал. Я считал его способным. Но он был троцкист. И я доложил Сталину, что он был троцкистом. Сталин спрашивает: "А сейчас как?". Я говорю: "Он борется с троцкистами. Активно борется. Искренне борется". Сталин тогда: "Вы выступите на конференции от имени ЦК, что ЦК ему доверяет". Так и было".
Став в 1935 году первым секретарем Московской городской и областной партийных организаций, он максимально использует свои новые возможности. Не поддаются подсчету ликвидированные по его инициативе совместно с Кагановичем, Ежовым и начальником Московского управления НКВД Успенским партийные, советские и военные работники, их жены, отправленные в застенок, а дети - в специнтернаты. По данным историка Роя Медведева, в течение 1937 года из 136 секретарей райкомов партии в Москве и области на своих постах остались семь, все остальные исчезли.
Хрущев контролирует ход арестов и требует, чтобы цифры были впечатляющими. По свидетельству старожилов Московского управления НКВД, в 1937 году он ежедневно звонил и спрашивал, как идут аресты.
"Москва - столица, - напоминал Никита Сергеевич. - Ей негоже отставать от Калуги или Рязани".
Хрущев горячо одобрял массовые репрессии, охватившие ЦК, правительство, Наркомат обороны, наркоматы промышленности и сельского хозяйства и многие другие ведомства. Тогда из 139 членов и кандидатов в члены КПСС погибли в результате репрессий 98, из 1966 делегатов XVII съезда - 1108.
"Митинг на Красной площади в июне 1937 года с осуждением "трудящимися столицы военных заговорщиков", - вспоминал в 1988 году полковник в отставке А.К. Малышев, - был организован Хрущевым как театральное представление. Один за другим выступали "представители" всех слоев населения Москвы: военные, ученые, писатели, деятели искусств и культуры, рабочие и др. Все они гневно клеймили заговорщиков. Тон задавал Хрущев. Я, курсант Высшей школы НКВД, нес тогда службу у Мавзолея. Не верил я в виновность "заговорщиков". Но говорить тогда об этом было равносильно подписанию себе смертного приговора."
Вот фрагмент из выступления на восьмом Всесоюзном съезде Советов: "Карающая рука пролетарского закона разгромила эту шайку и при всеобщем одобрении всех трудящихся нашей страны стерла с земли эту нечисть".
В то время Хрущев гордился своим взаимодействием с Ежовым. Вместе, по терминологии Ежова, они наносили удар по кадрам.
Хрущев - инициатор закрытия церквей и репрессий против их служителей, что, кстати, не нашло поддержки даже у Сталина.
1935 год. В Сочи, где отдыхал Сталин, приезжает Хрущев. Он докладывает: "Я распорядился закрыть в Москве и Московской области 79 действующих церквей, а наиболее активных служителей культа мы отдадим под суд".
Сталин: "Вы, Хрущев, анархист! Батька Махно любил бы вас как родного сына. Церковников трогать нельзя, посмотрите, как отличился наш "пролетарский поэт Демьян Бедный. Кто разрешил ему измываться над Священным писанием? В срочном порядке надо изъять из обращения его книгу "Библия для верующих и неверующих".
Хрущев, осторожно: "Под следствием в Московском городском суде находится 51 служитель культа".
Сталин: "Немедленно отдайте распоряжение, чтобы всех выпустили".
1937 год, лето. В присутствии других членов Политбюро Хрущев обращается к Сталину: "Я вторично предлагаю узаконить публичную казнь на Красной площади".
Сталин: "А что ты скажешь, если мы попросим тебя занять пост главного палача Союза Советских Социалистических Республик? Будешь как Малюта Скуратов при царе Иване Васильевиче Грозном".
"Какой у тебя еще вопрос? - спрашивает Сталин.
"Вячеслав Михайлович умышленно тормозит развитие промышленности и сельского хозяйства". - "Где конкретные доказательства?" - "Я готовлю на ваше имя развернутую докладную записку". - "Мы поняли вас, товарищ Хрущев, вы готовы сразу схватить два портфеля - палача и председателя Совнаркома? Мы подумаем, какой из этих постов вам отдать!". (Это была уже явная издевка, Сталин не щадил самолюбия Хрущева.)
НА УКРАИНЕ Получив в январе 1938 года назначение на пост первого секретаря ЦК ВКП(б) республики, Хрущев договорился с Ежовым о назначении туда наркомом внутренних дел Успенского.
О совместной деятельности Ежова, Хрущева и Успенского рассказала в 1996 году газета "Совершенно секретно".
"В январе 1938 года Ежов рекомендует Успенского на должность наркома внутренних дел Украины: Дабы поддержать нового наркома, как бы в помощь, в Киев направляется группа во главе с самим Ежовым для "нанесения удара" по кадрам партийных, советских и хозяйственных органов республики.
Успенский получает санкцию на арест 36 тысяч человек с указанием решить их судьбу во внеслужебном порядке - постановлением "тройки" при НКВД (в нее входили нарком внутренних дел Успенский, первый секретарь ЦК ВКП(б) Хрущев, прокурор республики".
Вспоминает генерал-лейтенант Павел Судоплатов: "Успенский, как только прибыл в Киев, вызвал к себе сотрудников аппарата и заявил, что не допустит либерализма, мягкотелости и длинных рассуждений, как в синагоге. Кто не хочет работать с ним, может подавать заявления. Некоторые так и сделали". (Вопреки многочисленным публикациям и сообщениям СМИ о зловещей роли органов и их работников в НКВД СССР по сравнению с другими ведомствами, например прокуратурой, был наиболее высок процент лиц, открыто выступавших против практики необоснованных массовых репрессий, о чем свидетельствуют многочисленные аресты чекистов в довоенные годы по обвинению в пособничестве "врагам народа".) Полковник в отставке А.К. Малышев о том времени говорил: "Принято вину за репрессии вместо маленковых, ждановых, хрущевых: перекладывать на органы. Для работников органов был замкнутый круг. Не будешь "липовать" дела, посадят, тут же и расстреляют. Будешь "липовать", расстреляют позднее. Тем не менее отказывались "липовать". Так было в Ленинграде. Стоило мне на партийном собрании выступить против порочной практики одного из сотрудников УНКВД, поставившего фальсификацию дел на поток, как немедленно было запланировано партийное собрание с обсуждением вопроса о моем пособничестве "врагам народа". Меня ожидали исключение из партии и расстрел. Спасло то, что накануне пришло указание центра прекратить репрессии против рядовых сотрудников".
Сохранилось постановление Военного совета Киевского военного округа: "Состояние кадров командного, начальствующего и политического состава округа" от 25 марта 1938 года, принятого при участии Хрущева. Вот выдержки из этого документа: "Военный совет поставил центральной задачей выкорчевывание врагов народа и подбор на руководящие должности преданных и растущих командиров. В итоге беспощадного выкорчевывания троцкистско-бухаринских и националистических элементов на 25 марта 1938 года произведено следующее обновление руководящего состава округа".
О масштабах "выкорчевывания и обновления" свидетельствует таблица, приложенная к протоколу заседания Военного совета округа. Словно смертоносный шквал пронесся по округу, нанося главный удар по командным кадрам. Согласно данным таблицы "обновлено" из девяти командиров корпусов девять, из 25 командиров дивизий - 24, из 135 командиров полков - 87, из 9 начальников штабов корпусов - 6, из 25 начальников штабов дивизий - 18, из 135 начальников штабов полков - 76, из 24 начальников отделов штаба округа - 19. Всего уволено из частей округа по политико-моральным причинам 2922 человека, из них арестовано 1066. Таковы масштабы репрессий против командного состава. Служил бы Г.К. Жуков в КВО, а не в БВО, отбывать бы ему заключение.
В постановлении утверждалось, что "очищение рядов РККА от враждебных элементов и выдвижение из низов кадров... обеспечивают политическую крепость и успех в деле поднятия боевой мощи РККА".
Это был явный вымысел. Замещение командных должностей лицами без военного образования и опыта командной работы никак не могло поднять боевой мощи. Проведенное в послевоенный период по инициативе Военно-научного управления Генштаба "Обобщение опыта: развертывания войск Западных пограничных военных округов по плану прикрытия границы 1941 года" показало, что многие "молодые выдвиженцы" 1937-1939 гг. растерялись в сложной обстановке начального периода войны, что привело к неоправданным жертвам в войсках.
Но и этого было мало, и "Военный совет ставит как главнейшую задачу - до конца выкорчевать остатки враждебных элементов" (подписи Тимошенко и Хрущева).
Хрущев пишет Сталину: "Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более двух-трех тысяч. Прошу принять меры. Любящий вас Н.С. Хрущев". Хрущев докладывает Сталину: "На Украине разоблачена большая группа ярых националистов. Среди арестованных имеются лица, занимавшие ответственные государственные посты. Я привез списки".
Сталин обозлился: "Почему мы должны вас подменять?".
Хрущев: "В списках 6971, многие вам известны, и мы боимся переборщить: " - "Никита Сергеевич, вы свободны, мы от тебя устали".
Хрущев закрывал дорогу лицам, находившимся в родственных отношениях с необоснованно арестованными, когда не представлялось возможности репрессировать и их за связь с врагами народа.
Вот характерное свидетельство Павла Судоплатова: "В 1939 году вернулся из Испании один из командиров, капитан Прокопок, он вполне подходил для назначения на пост начальника отделения Украинского НКВД, в задачу которого входила подготовка сотрудников к ведению партизанских операций на случай войны с Польшей или Германией. Услышав о нашем предложении, Хрущев тут же позвонил Берии с решительными возражениями.
Возражения Хрущева были вызваны тем, что в 1938 году брат Прокопока - член коллегии Наркомата просвещения Украины - был расстрелян как польский шпион...
После смерти Сталина Хрущев рвется к единоличной власти. Основы были заложены ранее, когда в 1948 году Берия, Маленков и Хрущев вступили в совместный сговор с целью уничтожения ленинградских руководителей, в которых Сталин видел своих преемников. Главную задачу по компрометации перед Сталиным Вознесенского и Кузнецова решил тогда Берия. При организации следствия и суда "засветились" Берия и Маленков. Оба допрашивали подследственных по "ленинградскому делу", а Маленков удосужился объявить музей обороны Ленинграда базой по подготовке теракта против Сталина. Музей был уничтожен, а его директор арестован. Хрущев остался в тени.
Теперь подошла очередь убрать содельца по "ленинградскому делу" - Берию. Эту задачу он решает успешно вместе с Маленковым. Сегодня имеются все основания полагать, что заговора Берии не было, а был заговор Хрущева. Следовательно, десятки видных военных и государственных деятелей были уничтожены или оказались в застенках необоснованно. Только по первому заходу по списку Хрущева было арестовано 50 человек. Десять из них до следствия и суда он предложил генеральному прокурору СССР Руденко подвести под "вышку". Восьмерых расстреляли, один покончил с собой, а Судоплатов уцелел, получив взамен высшей меры 15 лет. В результате пыток подследственные оговаривали себя, так создавался сценарий заговора, автором которого был Хрущев.
В это число не вошел уничтоженный позднее как один из организаторов заговора бывший министр МГБ В.С. Абакумов. Трудно придумать что-либо более нелепое. Абакумов был арестован по Постановлению ЦК от 11 июля 1951 года по результатам работы комиссии Политбюро в составе Маленкова, Берии, Шкирятова и Игнатьева.
В декабре 1954 года по указанию Хрущева Абакумов как изменник Родины, участник контрреволюционной организации, вредитель и террорист, хотя ни по одному пункту его вина не была доказана, был приговорен к высшей мере наказания. Вот заявление главного военного прокурора - заместителя генерального прокурора СССР А.Ф. Катусева от 1991 года: ":Главная военная прокуратура изучила материалы уголовного дела Абакумова и других и: установила, что Абакумов, Леснов, Лихачев, Комаров, Чернов и Броверман были привлечены к уголовной ответственности по статьям 58-1(б), 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР незаконно и необоснованно:". Кузнецов, Попков, Родионов, Лазуткин и Соловьев были арестованы 13 августа 1949 года в кабинете Маленкова, а Вознесенский арестован на основании Пленума ЦК КПСС, проходившего 12-13 сентября 1949 года. Для получения вымышленных показаний о существовании в Ленинграде антипартийной группы Маленков лично руководил ходом следствия по делу и принимал в допросах непосредственное участие. Вопрос о физическом уничтожении ленинградских руководителей был предрешен до окончания судебного процесса Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 30 сентября 1950 года. К этому следует добавить, что в то время уже действовал Указ Президиума Верховного Совета от 26 мая 1947 года "Об отмене смертной казни". Вот еще одно заключение Катусева:
"Обвинение Абакумова в том, что он был выдвинут Берией на пост министра госбезопасности СССР и являлся соучастником преступной заговорщицкой группы Берии, также опровергается имеющимися в деле доказательствами". Это измышление Хрущева фактически продолжает тиражироваться до настоящего времени! Хрущев уничтожает нежелательных свидетелей.
В результате "полководческих" деяний его и Тимошенко более 200 тысяч советских воинов оказались в немецком плену (по данным командования группы "Юг" - 352 тысяч). В результате проведения ими пресловутой Харьковской "наступательной" операции наши войска откатились к Сталинграду. Операция дважды опротестовывалась Генштабом, но Хрущев и Тимошенко настойчиво убеждали Сталина в ее успехе, и он дал добро на проведение. Ранее, в марте 1942 г., командование Юго-Западного фронта представило в Ставку доклад об исчерпании боевых возможностей противостоящими фронту немецкими частями.
Я бы мог продолжить еще долго рассказывать о Хрущеве, но не как о "творце оттепели": В то, что сегодня произошло с нашей страной, мне думается, как это ни парадоксально, первый камень заложил именно он.
Миф № 21. Берия незаконно репрессировал видного партийного работника Р.И. Эйхе, которого садистски пытал и, несмотря на все его обращения, довел его дело до расстрельного приговора
Увы, но и этот миф на пропагандистскую орбиту запустил Никита Сергеевич. Как и многие другие - с трибуны шабаша недобитых троцкистов, сиречь XX съезда КПСС. Латыш Роберт Индрикович Эйхе - бывший первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). Один из самых (если не самый) жестоких партийных секретарей. Вовсю прославился своей звериной жестокостью еще во времена коллективизации, в период первой пятилетки. Потрясающая сволочь и мерзавец, которых свет не видывал. В Сибири до сих пор с содроганием вспоминают его поганое имя. Ведь столько невинных людей загубил, подонок и преступник. Является одним из двух главных виновников-инициаторов репрессий 1937–1938 гг. Этот бесспорный факт был установлен уже в наше время блестящим историком, доктором исторических наук Ю.Н. Жуковым .
Следственное дело на Р.И. Эйхе до сих пор не рассекречено. Как, впрочем, и материалы судебных заседаний по его делу. Известны лишь разрозненные обрывки. К примеру, известно, что Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года. То есть изначально Лаврентий Павлович Берия не имел к этому делу ровным счетом никакого отношения. Вынужден еще раз напомнить, что Берия был назначен на должность первого заместителя наркома внутренних дел только 22 августа 1938 г., а к исполнению своих обязанностей приступил лишь в начале сентября 1938 г., после сдачи всех дел в Грузии. А наркомом внутренних дел стал лишь 25 ноября 1938 года.
Известно также, что Эйхе был в очень близких отношениях с Ежовым, который всячески покрывал бандитскую, преступную деятельность этого партийного негодяя. Вплоть до того, что открыто запрещал начальнику УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронову чинить препятствия Эйхе и даже перечить ему, когда этот кровавый злодей вмешивался в дела НКВД, настаивал на необоснованных арестах, влезал в следственные дела, требуя выбивать признательные показания любой ценой. Любопытно, что очевидно по случайной оплошности рассекреченный документ из дела Эйхе, откуда и стали известны эти подробности, вновь был засекречен . Один из главных мотивов таких действий Эйхе, по мнению профессора Ю.Н. Жукова, заключался в том, чтобы любой ценой сорвать намеченные на декабрь 1937 года альтернативные, состязательные выборы в Верховный Совет СССР, что было предусмотрено Конституцией СССР 1936 года.
Партийные секретари в 1937 году буквально озверели от перспективы не быть избранными в органы власти, что автоматически означало и вылет с орбиты партийной работы и лишение всяческих привилегий. А бояться им было чего - народ прекрасно помнил, сколько страданий и горя эти партийные ублюдки принесли, сколько невинных людей загубили в годы первой пятилетки и особенно коллективизации. И если бы выборы прошли именно так, как их намечал Сталин, а он, к слову сказать, планировал мирным, демократическим путем, с помощью выборов провести уже перезревшую в своей крайней необходимости ротацию руководящих партийных и советских работников, то этим партийным негодяям не осталось бы места в системе власти. Как партийной, так и советской. И они пошли в атаку, спровоцировав репрессии под видом борьбы с вымышленными заговорами, чрезвычайно опасными заговорщиками, оппозицией и т. д., чем преследовали цель скрыть свои собственные преступные заговорщические планы и цели. Именно Эйхе вместе с Хрущевым в буквальном смысле слова вырвали у тогда еще отнюдь не всесильного, как обычно принято думать, Сталина согласие на проведение превентивных чисток страны от уголовных элементов, кулаков, различных контрреволюционных партий, имея в виду, конечно же, отнюдь не подлинную борьбу с ними. Они планировали под видом борьбы с ними устроить кровавую расправу с теми, кто выступал против них или мог выступить против них. Причем конечная цель состояла вздыбить всю страну, чтобы затем свергнуть и физически ликвидировать Сталина. Р1менно на это и был направлен заговор Ежова, состоявшего в теснейшей связи практически со всеми первыми партийными секретарями на местах. У Ежова эти связи сохранились еще со времен работы в ЦК.
Увы, но эти твари действительно устроили в стране кровавую вакханалию, которую Сталин остановил с большим трудом. В том числе и с помощью Лаврентия Павловича Берия, которого Никитка посмел обвинить еще и в незаконном репрессировании и пытках Эйхе. На шабаше недобитых троцкистов он стал цитировать жалостливое письмо Эйхе к Сталину, но при этом выбросил все самое важное, иначе обвинить Берия было бы невозможно. Ниже это письмо приводится полностью - фактически это единственный рассекреченный документ из дела Эйхе, который в полном объеме доступен исследователям. Содержание этого письма четко свидетельствует, что на Берия нет никакой вины, тем более за пытки, которым Эйхе был подвергнут. Итак, вот содержание этого письма:
Совершенно секретно.
Секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину
25 октября с.г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться со следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя бы одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое дело - это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. О том, что против меня ведется какая-то гнусная провокация, я узнал еще в сентябре или в октябре 1937 года. В протоколах допроса обвиняемых, присланных из Красноярского края в порядке обмена другим краям, в том числе и Новосибирскому НКВД (в протоколе обвиняемого Ширшова или Орлова), был записан следующий явно провокационный вопрос: «не слышали ли Вы об отношении Эйхе к заговорщической организации?» и ответ: «мне сказал вербовщик, что ты еще молодой член контрреволюционной организации и об этом узнаешь потом». Эта гнусная провокационная выходка мне показалась настолько глупой и нелепой, что я даже не считал нужным об этом писать в ЦК ВКП(б) и Вам, но если я был бы враг, ведь из этой глупой провокации я же смог бы построить неплохую маскировку для себя. Значение в моем деле этой провокации мне стало ясно только задолго после моего ареста, о чем я писал народному комиссару Л.П. Берия.
Второй источник провокации - это новосибирская тюрьма, где при отсутствии изоляции сидели разоблаченные враги, арестованные с моей санкции, которые в озлоблении строили планы и открыто сговаривались, что «надо теперь посадить тех, кто нас сажает». По словам Горбача, начальника Управления НКВД, это выражение Ваньяна, ареста которого я активно добивался в НКПС. Имеющиеся в следственном моем деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат но ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведенными по моему предложению. Это имеется в показаниях Принцева, Лященко, Нелюбина, Левица и других, причем следствие имело полную возможность на месте с документами и фактами установить провокационный характер этой клеветы.
Наиболее ярко это видно из показаний о моем якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата, и это никто никогда доказать не может, так как за все время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Зап[адной]. Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами.
Вам и ЦК ВКП(б) известно, как Сырцов и его оставшиеся в Сибири кадры вели борьбу против меня, создав в 1930 г. группу, которую ЦК ВКП(б) разгромил и осудил как беспринципную групповщину, но в обвинении мне приписывается поддержка этой группы и после отъезда из Сибири Сырцова руководство этой группы. Особо поразительный материал о создании мною к[онтр].революционной, латышской националистической, организации в Сибири. Один из основных обвинителей меня не латыш, а литовец (сколько я знаю, не умеющий по-латышски ни читать, ни говорить) Турло, прибывший в Сибирь на работу в 1935 году, но показания о существовании к[онтр].р[еволюционной], националистической организации Турло дает, начиная с 1924 года (это очень важно для того, чтобы видеть, какими провокационными методами велось следствие по моему делу), причем Турло даже не указывает, от кого он слышал о существовании лат[ышской]. националистической, контрреволюционной организации с 1924 года. По протоколу Турло, он, литовец, вошел в латышскую националистическую]. к[онтр].р[еволюционную]. организацию с целью отторжения от СССР территории и присоединения к Латвии. В показаниях Турло, Тредзена говорится, что латышская газета в Сибири восхваляла буржуазную Латвию, но не приводится ни одной цитаты и не указывают ни на один номер. Отдельно я должен сказать об обвинении меня в связи с германским консулом и в шпионаже.
Показания о банкетах у консула и якобы разложении актива дает обвиняемый Ваганов, прибывший в Сибирь в 1932 году или в 1933 году, и начинает с 1923 года (это результат той же провокации, что и в показаниях Турло) описание банкетомании, разложения и т. д., причем опять без указания, от кого он это знает. Правда заключается в том, что когда я был председателем крайисполкома и в Сибири представителя НКИД не было, я два раза в году (в день принятия Веймарской конституции и в день подписания Рапалльского договора) бывал на приемах у консула, но это я делал по предложению Наркоминдела. Ответных банкетов я не устраивал, и мне было даже указано на неправильность и некорректность такого поведения. Никогда ни на охоту с консулом я не ездил и разложения актива не допускал. Правильность моих слов может подтвердить и домработница, жившая у нас, и служащие хозяйственного отдела крайисполкома, и шофера, ездившие со мной на машине. Нелепость этих обвинений видна еще из того, что если я был германский шпион, то германская разведка для сохранения меня должна была категорически запретить афиширование такой близости моей с консулом, но ни к[онтр]. революционером], ни шпионом я никогда не был. Каждый шпион, естественно, должен стремиться ознакомиться с наиболее секретными решениями и директивами. Вы неоднократно в моем присутствии говорили членам ЦК, что каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П.Б., но я никогда не знакомился с особой папкой, и это может подтвердить Поскребышев. Провокацию о моем шпионаже в своих показаниях подтверждает б[ывший]. команд[ующий]. СибВО Гайлит, и я вынужден Вам описать, как фабриковались эти показания.
В мае 1938 года майор Ушаков мне зачитывал выдержку из показаний Гайлита, что в выходной день Гайлит меня видел гуляющим вдвоем по лесу с германским консулом, и он, Гайлит, понял, что я передаю герм[анскому] консулу полученные от него секр[етные] сведения. Когда я указал Ушакову, что, начиная с 1935 года меня сопровождает комиссар, и разведка НКВД, мне пытались навязать, что я на машине от них удрал, но когда выяснилось, что я и управлять машиной не умею, то меня оставили в покое. Теперь в деле моем вложен протокол Гайлита, из которого эта часть изъята.
Прамнэк показывает, что он со мной установил к[онтр]. р[еволюционную] связь во время январского пленума ЦК ВКП(б). Это наглая ложь. Я с Прамнэком никогда ни о чем не говорил и во время январского Пленума ЦК ВКП(б) после окончания своего доклада тут же перед трибуной в группе секретарей крайкомов, которые требовали указать время, когда можно придти в НКЗ для разрешения ряда вопросов, имел следующий разговор. Прамнэк меня спросил, когда можно придти в НКЗ, и я ему назначил на другой день после 12 часов ночи, но он не пришел. Врет Прамнэк, что я тогда болел, через секретарей и комиссара НКВД можно установить, что, начиная со дня выхода из больницы И января, я каждый день был в Наркомате до 3–4 часов утра. Чудовищность клеветы ясна и из того, что такой опытный заговорщик, каким изображен я, через месяц после ареста Межлаука устанавливаю безбоязненно связь по паролю Межлаука.
Н.И.Пахомов показывает, что еще во время июньского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года они с Прамнэком обсуждали вопрос, как использовать меня как наркома земледелия для к[онтр].революционной] организации. О предполагаемом моем назначении мне стало известно от Вас в конце октябрьского Пленума 1937 г. и"после окончания Пленума я помню, что члены П[олит] б[юро] не все знали об этом предположении. Как можно поверить такой провокационной клевете, которую показывают Пахомов и Прамнэк?
Евдокимов говорит, что о моем участии в заговоре он узнал в августе 1938 года и что Ежов ему говорил, что он принимает меры, чтобы сохранить мне жизнь.
В июне месяце 1938 года Ушаков меня подверг жестоким истязаниям, чтобы я признался в покушении на Ежова, и оформлялись эти мои показания Николаевым не без ведома Ежова. Разве так мог бы поступить Ежов, если хоть слово правды было в том, что говорит Евдокимов? На даче у Ежова вместе с Евдокимовым я был, но никогда меня Ежов ни другом, ни опорой не называл и не обнимал. Это может подтвердить Маленков и Поскребышев, которые тоже там тогда были.
Фриновский в своих показаниях открывает еще один источник провокации по моему делу. Он показывает, что будто бы узнал от Ежова о моем участии в заговоре в апреле 1937 г. и что Миронов (начальник НКВД в Новосибирске) тогда в письме запрашивал Ежова, что он, Миронов, «может выйти на Эйхе» по заговору как участника заговорщической организации. Миронов приехал в Сибирь только в конце марта 1937 года и без материалов уже получал от Ежова предварительную санкцию, на кого вести провокацию. Любой человек поймет, что то, что показывает Фриновский, есть не попытка меня прикрыть, а организация провокации против меня. Выше я подчеркнул в показаниях Турло и Ваганова года, с которых они начинают свои показания, несмотря на нелепость. Ушакову, который тогда вел мое дело, нужно было показать, что выбитые из меня ложные признания перекрываются показаниями в Сибири, и мои показания по тел[ефону]. передавались в Новосибирск.
С откровенным цинизмом это делалось, и при мне лейтенант Прокофьев заказывал тел[ефон] с Новосибирском. Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в к[онтр].революционной] деятельности. Комиссар Кобулов мне сказал, что нельзя же было все это выдумать, и действительно я никогда не мог бы это выдумать. Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвоночники, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.
Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым, и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Зап[адной] Сибири, приписывая все эти приведенные в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем, которого сперва записали в зап[асной] центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, так же было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука В.И. и многие другие моменты.
Особо я должен остановиться на провокационной легенде об измене латвийского СНК в 1918 году. Эта легенда целиком сотворена Ушаковым и Николаевым. Никогда среди латвийских]. соц[иал-].дем[ократов]. не было тенденции об отделении от России, и я и все поколение рабочих моего возраста мы воспитывались на русской литературе, революционной и большевистской в легальных и подпольных изданиях. Настолько вопрос об отдельном государственном советском организме как Аатв[ийская]. советская социалистическая], республика мне и многим казался диким, что на первом съезде Советов в Риге я выступал против этого и я был не одинок. Решение о создании советской] республики было принято только после того, когда объявили, что это есть решение ЦК РКП(б).
В Советской Латвии я работал только недели две и в конце ноября 1918 года уехал на Украину на продработу и был там до падения советской] власти в Латвии. Рига пала потому, что фактически была почти окружена белыми. В Эстонии победили белые и заняли Валк, белые также взяли Вильно и Митаву и наступали на Двинск. В связи с этим Ригу было предложено эвакуировать еще в марте 1919 года, но она продержалась до 15 мая 1919 года.
Никогда ни на каких совещаниях к[онтр] р[еволюционеров] ни с Косиором, ни Межлауком я не был. Те встречи, которые указаны в моих показаниях, происходили в присутствии ряда посторонних людей, которых можно опросить. Мое показание о к[онтр].революционной] связи с Ежовым является наиболее черным пятном на моей совести. Дал я эти ложные показания, когда следователь, меня 16 часов допрашивая, довел до потери сознания и когда он поставил ультимативно вопрос, что выбирай между двумя ручками (пером и ручкой резиновой плетки), я, считая, что в новую тюрьму меня привезли для расстрела, снова проявил величайшее малодушие и дал клеветнические показания. Мне тогда было все равно, какое на себя принять преступление, лишь бы скорее расстреляли, а подвергаться снова избиениям за арестованного и разоблаченного к[онтр].революционера Ежова, который погубил меня, никогда ничего преступного не совершившего, мне не было сил.
Такова правда о моем деле и обо мне. Каждый шаг моей жизни и работы можно проверить, и никто никогда не найдет ничего другого, как преданность партии и Вам. Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня. Моей мечтой было и остается желание умереть за партию, за Вас. Эйхе» .
Как видите, Эйхе ни в чем не обвиняет Берия, тем более в пытках, которым он был подвергнут. Это было дело рук заплечных дел «хмастеров» Ежова. И Эйхе их прямо назвал - З.М. Ушаков и Н.Г. Николаев-Журид. Оба были расстреляны практически одновременно с Эйхе. Однако дело не только в этом. Очевидно, случайно Эйхе упомянул и о роли комиссара госбезопасности Кобулова, который ему заявил, что нельзя же было все выдумать о контрреволюционной деятельности Роберта Индриковича. А это означает, что перепроверку дела Эйхе осуществляли на очень высоком уровне - ведь речь-то идет о Богдане Кобулове, который был одним из ближайших соратников Берия и его заместителем. Далеко не каждым делом даже в отношении крупных фигурантов занимались комиссары государственной безопасности. К тому же следует иметь в виду, что в 1939 г. в разгаре были пересмотр и проверка дел, заведенных еще при Ежове. Огромное количество невинно арестованных людей были реабилитированы и освобождены. А дело Эйхе все-таки дошло до суда. Потому что выдумать такое действительно было невозможно. Упомянутый Эйхе бывший первый заместитель Ежова М.П. Фриновский в заявлении от 11 апреля 1939 г. на имя Л.П.Берия подтвердил наличие простиравшегося по всему СССР широкомасштабного заговора правых, куда входил и он сам, и Эйхе, и Ежов. Причем Фриновский сообщил также и о следующем. Со слов упомянутого в письме Эйхе Е.Г. Евдокимова фриновский показал, что правые уже к 1934 г. завербовали в свои ряды большое количество руководящих работников по всему Советскому Союзу. Более того. Что они планировали перейти к вербовкам членов партии и советских работников более низкого уровня, а также крестьян-колхозников с тем, чтобы взять под контроль ими же, правыми, спровоцированное в годы коллективизации повстанчество, дабы превратить его в организованное движение и использовать его при совершении государственного переворота в СССР . Партократия стремилась любыми средствами помешать Сталину перейти к демократизации внутренней жизни СССР. Увы, эти негодяи во многом преуспели. И вот что еще любопытно. В своем письме Эйхе прямо назвал Ежова контрреволюционером, который, видите ли, погубил его. И хотя факт заговора Ежова совместно с первыми партийными секретарями ныне уже не вызывает сомнений - слишком много свидетельств, подтверждающих это, - такое заявление не помогло Эйхе. Он был расстрелян практически одновременно с Ежовым, в антигосударственном заговоре с которым он сам и состоял.
Ну а Никита Хрущев одним из самых первых реабилитировал именно Эйхе. Ворон ворону глаз не выклюет, говорят в таких случаях. Или - рука руку моет. Свалил всю вину на Берия, а Ежова выставил честным и невинным человеком. Ведь знал же, что Берия тут ни при чем!..
| |
Совершенно секретно
Секретарю ЦК ВКП(б) И.В.Сталину
25 октября с.г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться с следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не прсмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни пол слова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Все мое дело это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. О том, что против меня ведется какая-то гнусная провокация, я узнал еще в сентябре или в октябре 1937 года. В протоколах допроса обвиняемых, присланных из Красноярского края в порядке обмена другим краям, в том числе и Новосибирскому НКВД (в протоколе обвиняемого Ширшова или Орлова) был записан следующий явно провокационный вопрос: «не слышали ли Вы об отношении Эйхе к заговорщической организации?» и ответ: «мне сказал вербовщик, что ты еще молодой член контрреволюционной организации и об этом узнаешь потом».
Эта гнусная провокационная выходка мне показалась настолько глупой и нелепой, что я даже не считал нужным об этом писать в ЦК ВКП(б) и Вам, но если я был бы враг, ведь из этой глупой провокации я же смог бы построить неплохую маскировку для себя. Значение в моем деле этой провокации мне стало ясно только задолго после моего ареста, о чем я писал народному комиссару Л.П.Берия.
Второй источник провокации это новосибирская тюрьма, где при отсутствии изоляции сидели разоблаченные враги, арестованные с моей санкции, которые в озлоблении строили планы и открыто сговаривались, что «надо теперь посадить тех, кто нас сажает». По словам Горбача, начальника Управление НКВД, это выражение Ваньяна, ареста которого я активно добивался в НКПС. Имеющиеся в следственном моем деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведенными по моему предложению. Это имеется в показаниях Принцева, Ляшенко, Нелюбина, Девица и других, причем следствие имело полную возможность на месте с документами и фактами установить провокационный характер этой клеветы.
Наиболее ярко это видно из показаний о моем якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата и это никто никогда доказать не может, так как за все время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Западной Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами.
Вам и ЦК ВКП(б) известно, как Сырцов и его оставшиеся в Сибири кадры вели борьбу против меня, создав в 1930 г. группу, которую ЦК ВКП(б) разгромил и осудил как беспринципную групповщину, но в обвинении мне приписывается поддержка этой группы и после отъезда из Сибири Сырцова руководство этой группой. Особо поразительный материал о создании мною к.р. латышской националистической организации в Сибири. Один из основных обвинителей меня не латыш, а литовец (сколько я знаю, не умеющий по-латышски ни читать, ни говорить) Турло, прибывший в Сибирь на работу в 1935 году, но показания о существовании к.р. националистической организации Турло дает, начиная с 1924 года (это очень важно для того, чтобы видеть, какими провокационными методами велось следствие по моему делу), причем Турло даже не указывает, от кого он слышал о существовании латышской националистической контрреволюционной организации с 1924 года. По протоколу Турло, он литовец, вошел в латышскую национ. к.р. организацию с целью отторжения от СССР территории и присоединения к Латвии. В показаниях Турло, Тредзена говорится, что латышская газета в Сибири восхваляла буржуазную Латвию, но не приводится ни одной цитаты и не указывают ни на один номер. Отдельно я должен сказать об обвинении меня в связи с германским консулом и в шпионаже.
Показания о банкетах у консула и якобы разложении актива дает обвиняемый Ваганов, прибывший в Сибирь в 1932 году или в 1933 году и начинает с 1923 года (это результат той же провокации, что и в показаниях Турло), описание банкетомании, разложения и т.д., причем опять без указания, от кого он это знает. Правда заключается в том, что когда я был председателем крайисполкома и в Сибири представителя НКИД не было, я два раза в году (в день принятия Веймарской конституции и в день подписания Рапалльского договора) бывал на приемах у консула, но это я делал по предложению Наркоминдела. Ответных банкетов я не устраивал и мне было даже указано на неправильность и некорректность такого поведения. Никогда ни на охоту с консулом я не ездил и разложения актива не допускал. Правильность моих слов может подтвердить и домработница, жившая у нас, и служащие хозяйственного отдела крайисполкома и шофера, ездившие со мной на машине. Нелепость этих обвинений видна еще из того, что если я был германский шпион, то германская разведка для сохранения меня должна была категорически запретить афиширование такой близости моей с консулом. Но ни к.р., ни шпионом я никогда не был. Каждый шпион, естественно, должен стремиться ознакомиться с наиболее секретными решениями и директивами. Вы неоднократно в моем присутствии говорили членам ЦК, что каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П.Б., но я никогда не знакомился с особой папкой и это может подтвердить Поскребышев.
Провокацию о моем шпионаже в своих показаниях подтверждает бывший командующий СибВО Гайлит, и я вынужден Вам описать, как фабриковались эти показания.
В мае 1938 года майор Ушаков мне зачитывал выдержку из показаний Гайлита, что в выходной день Гайлит меня видел гуляющим вдвоем по лесу с германским консулом и он, Гайлит, понял, что я передаю германскрму консулу полученные от него секретные сведения. Когда я указал Ушакову, что, начиная с 1935 года меня сопровождает комиссар и разведка НКВД, мне пытались навязать, что я на машине от них удрал, но когда выяснилось, что я и управлять машиной не умею, то меня оставили в покое. Теперь в деле моем вложен протокол Гайлита, из которого эта часть изъята.
Прамнек показывает, что он со мной установил контрреволюционную] связь во время январского пленума ЦК ВКП(б). Это наглая ложь. Я с Прамнеком никогда ни о чем не говорил и во время январского пленума ЦК ВКП(б), после окончания своего доклада тут же перед трибуной в группе секретарей крайкомов, которые требовали указать время, когда можно придти в НКЗ для разрешения ряда вопросов, имел следующий разговор. Прамнек меня спросил, когда можно придти в НКЗ и я ему назначил на другой день после 12 часов ночи, но он не пришел. Врет Прамнек, что я тогда болел, через секретарей и комиссара НКВД можно установить, что, начиная со дня выхода из больницы 11 января, я каждый день был в Наркомате до 3-4 часов утра. Чудовищность клеветы ясна и из того, что такой опытный заговорщик, каким изображен я, через месяц после ареста Межлаука устанавливаю безбоязненно связь по паролю Межлаука.
Н.И.Пахомов показывает, что еще во время июньского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года они с Прамнеком обсуждали вопрос, как использовать меня, как наркома земледелия, для к.р. организации. О предполагаемом моем назначении мне стало известно от Вас в конце октябрьского пленума 1937 г. и после окончания пленума я помню, что члены Политбюро не все знали об этом предположении. Как можно поверить такой провокационной клевете, которую показывают Пахомов и Прамнек?
Евдокимов говорит, что о моем участии в заговоре он узнал в августе 1938 года и что Ежов ему говорил, что он принимает меры, чтобы сохранить мне жизнь.
В июне месяце 1938 года Ушаков меня подверг жестоким истязаниям, чтобы я признался в покушении на Ежова, и оформлялись эти мои показания Николаевым не без ведома Ежова. Разве так мог бы поступить Ежов, если хоть слово правды было в том, что говорит Евдокимов?
На даче у Ежова вместе с Евдокимовым я был, но никогда меня Ежов ни другом, ни опорой не называл и не обнимал. Это может подтвердить Маленков и Поскребышев, которые тоже там тогда были.
Фриновский в своих показаниях открывает еще один источник провокации по моему делу. Он показывает, что будто бы узнал от Ежова о моем участии в заговоре в апреле 1937 г. и что Миронов (начальник НКВД в Новосибирске) тогда в письме запрашивал Ежова, что он, Миронов, «может выйти на Эйхе» по заговору, как участника заговорщической организации. Миронов приехал в Сибирь только в конце марта 1937 года и без материалов уже получал от Ежова предварительную санкцию, на кого вести провокацию. Любой человек поймет, что-то, что показывает Фриновский, есть не попытка меня прикрыть, а организация провокации против меня. Выше я подчеркнул в показаниях Турло и Ваганова года, с которых они начинают свои показания, несмотря на нелепость. Ушакову, который тогда вел мое дело, нужно было показать, что выбитые из меня ложные признания перекрываются показаниями в Сибири и мои показания по телефону передавались в Новосибирск.
С откровенным цинизмом это делалось и при мне, лейтенант Прокофьев заказывал телефон? с Новосибирском. Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в к.р. деятельности. Комиссар Кобулов мне сказал, что нельзя же было все это выдумать, и действительно я никогда не мог бы это выдумать. Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома еще плохо заросли позвоночники и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.
Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Западной Сибири, приписывая все эти приведенные в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде, что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем, которого сперва записали в запасной центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, также было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука В.И. и многие другие моменты.
Особо я должен остановиться на провокационной легенде об измене латвийского СНК в 1918 году. Эта легенда целиком сотворена Ушаковым и Николаевым. Никогда среди латвийских социал-демократов не было тенденции об отделении от России и я и все поколение рабочих моего возраста мы воспитывались на русской литературе, революционной и большевистской легальных и подпольных изданиях. Настолько вопрос об отдельном государственном советском организме как Латвийская советская социалистическая республика мне и многим казался диким, что на первом съезде советов в Риге я выступал против этого и я был не одинок. Решение о создании сов. республики было принято только после того, когда объявили, что это есть решение ЦК РКП(б).
В советской Латвии я работал только недели две и в конце ноября 1918 года уехал на Украину на продработу и был там до падения советской власти в Латвии. Рига пала потому, что фактически была почти окружена белыми. В Эстонии победили белые и заняли Валк, белые также взяли Вильно и Митаву и наступали на Двинск. В связи с этим Ригу было предложено эвакуировать еще в марте 1919 года, но она продержалась до 15 мая 1919 года.
Никогда ни на каких совещаниях контрреволюционеров ни с Косиором, ни Межлауком я не был. Те встречи, которые указаны в моих показаниях, происходили в присутствии ряда посторонних людей, которых можно опросить. Мое показание о к.р. связи с Ежовым является наиболее черным пятном на моей совести. Дал я эти ложные показания, когда следователь меня 16 часов допрашивая, довел до потери сознания, и когда он поставил ультимативно вопрос, что выбирай между двумя ручками (пером и ручкой резиновой палки), я, считая, что в новую тюрьму меня привезли для расстрела, снова проявил величайшее малодушие и дал клеветнические показания. Мне тогда было все равно, какое на себя принять преступление, лишь бы скорее расстреляли, а подвергаться снова избиениям за арестованного и разоблаченного к.р. Ежова, который погубил меня, никогда ничего преступного не совершившего, мне не было сил.
Такова правда о моем деле и обо мне. Каждый шаг моей жизни и работы можно проверить и никто никогда не найдет ничего другого, как преданность партии и Вам.
Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать мое дело и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности, и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что я погибаю из-за гнусной подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня. Моей мечтой было и остается желание умереть за партию, за Вас.
Подлинное заявление находится в архивно-следственном деле Эйхе
