Адель хаиров. билет домой. Мой драгоценный Хаер

"БЛАГОДАТНЫЙ" ПАВЕЛ ЯВИЛСЯ…

Влюбленный в военные парады, из всех музык предпочитающий барабанную дробь, а из всех благовоний - запах пороха, Павел I прибыл в Казань в 1798 году с целью осмотра войск оренбургской военной инспекции, в которую входили части, расположенные в Казанской, Уфимской, Пермской, а также Оренбургской губерниях. Свита у Павла была грандиозной, говорят в кортеж входило до 400 лошадей, и царская процессия растягивалась на сотню метров!

Говорят, когда Павел въезжал в парадной карете через Спасские ворота в Кремль, и гренадеры пальнули из всех мушкетов, то лошади с испугу рванули и понесли императора к Тайницкой башне, откуда вывезли его вон! Пришлось вновь возвращаться. В Благовещенском соборе он приложился к святым иконам, а затем отбыл в приготовленную для него квартиру генерал-майора Алексея Лецкого (улица и сад Лядского в его честь!).

Императору по его распоряжению отвели "по-солдатски" скромные хоромы: двухэтажный деревянный особняк из свежевыструганной сосны на самой окраине города у Арского поля (приблизительно здесь стоит Дом актера). Вставал он с петухами, обливался специально для этой цели привезенной родниковой водой. На завтрак себе требовал того же, что подают солдатам. И подавали! Яиц перепелиных дюжину, круг лифляндского сыра, французскую булку и кофий с лимоном. После чего он выходил к полкам, осматривал ближние ряды, остальных озирал в подзорную трубу. Это происходило в мертвой тишине с полчаса. Высмотрев несчастную жертву, он приказывал ее высечь перед строем, иногда и сам рукоприкладствовал. Раздражало Павла I, прежде всего, "неуставное" выражение лица, ухмылка, кашель… После строевой, стрельб, штыковой атаки и рукопашного боя разборки шли по полной программе. Провинившиеся офицеры выстраивались в одну очередь, солдаты - в другую. В Казани двоим офицерам Уфимского батальона "за скотское пианство" пришлось перебираться в соседнюю очередь.

Объективности ради скажем, что и награждать он любил. По свидетельству подполковника Льва Энгельгардта после окончания учений Павел I пожаловал полковнику Ланжерону орден Святой Анны 2-ой степени, а меня подозвал к себе и приказал встать на колено, после чего вынул из ножен шпагу, три раза сильно ударил по эполетам и пожаловал ее".

Как сообщает краевед Николай Загоскин, все эти три дня вечерами у дома, где остановился император, проходили народные гулянья в садах. В дом особыми повестками от двора приглашались представители дворянства, купечества и мусульманства. Одаривали Павла всем, чем богата казанская земля: сафьяновые сапоги и тапочки, охотничья сумка и патронташ, лисья шапка на манер башкирской, суконный башлык, да душистое мыло семи запахов…

Утром последнего дня Павел участвовал в закладке собора Богородицкого монастыря. По окончании торжеств Павел Петрович был благословлен иконою Казанской Божьей Матери и сопровождаемый сыновьями и свитою направился на берег Волги. Отсюда на баркасе он переправился в Верхний Услон, откуда проследовал в Санкт-Петербург.

Уроженец нашего края - поэт Гавриил Державин так выразил свои чувства по поводу посещения Казани Павлом I:

Звучи, о арфа, ты все о Казани мне:
Звучи, как Павел в ней явился благодатен;
Мила нам добра весть о нашей стороне,
И дым отечества нам сладок и приятен…

СОЛДАТСКИЕ СТАНДАРТЫ

Сегодня много говорят о здоровье призывников, а точнее об его отсутствии. Какие-то худосочные пошли, мелковатые, одним словом - не кондиция! Такое впечатление, что в пруду всю крупную рыбу выловили, остались мальки да головастики…

Интересно, что при Петре I в армию брали новобранцев ростом никак не меньше 170 см, (речь совсем не о гренадерах элитных полков), при этом во Франции довольствовались - 160 см, а в Германии и вовсе - 156 см.
Здоровье молодого человека, прежде всего, определял его внешний вид - парень должен был иметь "правильные отношения туловища к конечностям, здоровый цвет лица и ясныя глаза", а также крепкие зубы, которые могли бы "ломать репу" (противнику, наверное?). Еще у него должны были быть "кожа без пятен и волдырей, красные губы, розовый язык, звучный голос, малый живот".
Но зачастую проверяли новобра6ца по-народному: наливали жбан браги (градусов десять-двенадцать) и затем наблюдали…

В Казани распределение новобранцев по полкам происходило у стен Кремля. От каждого полка приезжала делегация для отбора солдат. Высокие шатены с правильными носами шли в Преображенский полк, блондины - в Измайловский, рыжие исключительно уходили в Московский (в народе их прозвали "жареными раками"), высоких брюнетов со стройной фигурой - в кирасирские полки, с усами - в гусарские, с бородой - в "вензельные" роты гвардейских полков, где они таскали на парадах тяжелые бунчуки, стяги и полковые орденские регалии. Великанов с широкой грудью брали в гвардейский флотский экипаж. И все это происходило без всякой ознакомительной беседы, чисто на глаз! При этом каждого новобранца хлопали по плечу, тыкали в живот, щупали за нос, засовывали пальцы в рот, оттягивали веки и даже… штаны.

В праздники солдат строем водили в церковь, там они стояли шеренгами. У каждого гвардейского полка была своя любимая церковь. Там делалось все по команде: "на колени!", "молись!" (при этом назывались имена святых) "встать!" и т.д. По схожей схеме происходило посещение домов терпимости, из казны на это нехорошее дело отпускалось по 40 копеек на каждого солдата в месяц, и официально эта акция именовалась "днем облегчения"! Позднее изобрели бром…

Глубокий отпечаток на внешний облик дореволюционной Казани, ее жизнь и быт накладывало то обстоятельство, что в городе был расквартирован Каргапольский драгунский полк (ныне в "этих квартирах" расположилось танковое училище), а также было много военных учреждений. Девушки, должно быть, млели, а папы немели!

ЛЮБОВЬ И ШПИЦРУТЕНЫ

В основе рассказа "После бала" лежит сюжет из жизни брата Льва Толстого Сергея. Варенька Б., героиня рассказа, была списана им с казанской красавицы Хвощинской, в которую, будучи казанским студентом, Сергей был по уши влюблен. Вот что сам о себе он говорил (или наговаривал?):

"Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался я с гор, с барышнями в Русской Швейцарии (ныне парк Горького) напропалую кутил с товарищами. Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Частенько компанию мне составлял мой братец, большой охотник до разного веселья…".

В здании казанской Ратуши на площади Свободы до революции находилось Дворянское собрание. В роскошном зале, куда ведет чугунная лестница с двумя бронзовыми китайцами-светильниками по бокам, по праздникам давали балы. Именно здесь герой рассказа, прячась за колонну, наблюдал действие будущего хрестоматийного рассказа:

"Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошлась вокруг него, все громко зааплодировали…"

Papa Вареньки Б. был "срисован" с начальника казанского гарнизона Андрея Петровича Корейши. Во время экзекуций он "постоянно побуждал солдат бить преступников сильнее, до кости!" Так, в 1846 году, он засек до смерти рядовых Быкова и Чайкина - за самоволку.

Лев Толстой не мог не знать о такого рода изуверствах - "сквозь строй" прогоняли под самыми окнами дома Киселевских, в котором у своей тетки жили братья Толстые (на месте проведения экзекуции ныне разбит сквер Толстого). Кстати, рядом жил и сам полковник - дом его стоял на том самом месте, где сейчас главный корпус Технологического университета.

"Когда я вышел в поле, где был их дом, я увидел в конце его, по направлению гуляния, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело, и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. И я увидел, как он своей рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина…"

Надо сказать, что каким-то диким это наказание в то время не казалось. Особо чувствительные, конечно, возмущались, мол, "в Европе давно уже мсье Гильотен придумал хитроумную машинку, а мы, азиаты, все еще больно некрасиво поступаем со своими гражданами, которые заслужили лучшей участи! Даже, те же татары…".

Но после выхода рассказа "После бала" Военное ведомство испустило высшему офицерскому составу Рекомендацию: "При проведении дисциплинарных экзекуций среди своих подчиненных, требовать присутствия полкового лекаря для оказания помощи на месте, не допуская тем самым летального исхода наказуемого". Сработало!

ЧЕСТЬ ОТДАВАТЬ МОЛОДЦЕВАТО!

Уже после революции, когда в стенах роскошного особняка (ныне здесь находится ИЗО-музей РТ) разместилась больница, с потолков поотбивали лепнину, сняли пудовые люстры, одним словом, объявили войну роскоши, которая когда-то окружала хозяина дома генерала Сандецкого - командующего войсками Казанского округа.
Сам же генерал был по натуре аскет. Среди офицеров поговаривали, что роскоши он чурался, презрительно называл гражданских "штафирками", ел грубый походный харч и спал 4 часа в сутки - под грубой шинелью, как Наполеон!

Слухи слухами, но доподлинно известно, что генерал был страстный коллекционер оружия и портретов русских императоров, слыл поклонником Александра Суворова и монархистом до мозга костей. Лишь однажды он изменил своим спартанским привычкам. Генерал Сандецкий устроил пышный прием Великому Князю Михаилу Романову. Трапезный стол занимал три залы. Французское шампанское стреляло в канделябры с маленьких лафетов. Из подвешенных патронташных сумок - лядунок - свисали цветы…
Из многочисленных блюд упомянем лишь диковинные: отбивные под названием "Пушечное мясо" и запеченную куропатку, язвительно названную "Генерал Куропаткин", видимо, за то, что оный генерал сдал японцам Порт-Артур!

После романсов и мазурок Великому Князю был сделан презент: "Геральдический щит высотой в аршин, с изображением атрибутов царского достоинства, собранный из крылышек жуков и бабочек, обитающих в Казанской губернии".

Бог не дал генералу сына, и тогда свою единственную дочь он наряжал в форму Пажеского корпуса: в мундир с поперечными галунами, с белой портупеей и каску немецкого образца с золоченым шишаком. Проявляя странную любовь, генерал учил девочку печатать шаг в гулких залах дворца, держать "фрунт" и, пугая домочадцев, кричать: "Здравия желаю, Ваше сиятельство!"

Кавалерист-девица к ужасу maman играла настоящей шашкой и пугала гувернанток дуэльными пистолетами.
В старых газетных подшивках я разыскал два "привета" от генерала:

Из Приказа войскам Казанского Гарнизона датированного февралем 12 дня 1907 года.

"Встречаю на улицах города нижних чинов, одетых разнообразно: одни ходят в мундирах, другие - в шинелях внакидку. Последняя форма не установлена.
Предлагаю строго соблюдать главное однообразие в форме одежды. Коменданту каждый раз испрашивать моих указаний о переменах в форме одежды и точно исполнять ст. 28 Устава Гарнизонной службы. Господа офицеры ходят в шинелях нараспашку. Этого не допускать!
Не дозволяется нижним чинам ходить в садах, по бульварам и в местах народных гуляний.
(В Державинском саду, что был разбит на месте нынешнего Оперного театра им. М. Джалиля, при входе красовалась табличка: "Вход солдатам, цыганам и гражданам с собаками - воспрещен!" - прим. автора).
Не увольнять в город нижних чинов без крайней в том нужды. Позаботиться, чтобы у себя в казарме они нашли все, что им необходимо как для службы, так и для отдыха.
В день своего приезда в Казань, я встретил несколько нижних чинов даже на вокзале, среди толпы, к тому же одетых не по форме. Никто не подумал об удалении их отсюда! На будущее время встреченных одетыми не по Уставу буду отчислять в войска, а на офицеров налагать штрафные взыскания. Честь нижние чины отдают вяло, не молодцевато. Добиться в самом скором времени исправлений. Не умеющих отдавать честь не увольнять в отпуск".
"Ночью 4 марта 1917 года ротой солдат во главе с поручиком Колчиным был арестован командующий войсками Казанского округа генерал Сандецкий и препровожден на гауптвахту".

Прощайте, мой генерал!

Адель Хаиров

Журналист Адель Хаиров о том, кем был и что делал «креативный класс» Казани в советские времена

Стране всегда нужны крепкие парни, готовые защищать родину, работать на заводах, строить города. Так было всегда и так будет. А что взять с тщедушных хиппи, с творческих диссидентов, с тех, кто противопоставляет себя этому обществу? Как жили казанские неформалы в СССР и можно ли было чувствовать себя свободным в советском обществе, об этом в «Реальном времени» вспоминает и размышляет журналист Адель Хаиров.

Идите мимо в своих событьях!

В комсомол я так и не вступил. Сразу как-то противопоставил себя обществу «правильных и послушных». Не было никаких идеологических разногласий, просто стало скучно. Я хотел жить по-другому, интереснее, не как все. Впоследствии, когда нашел стихотворение эгофутуриста Игоря Северянина, созвучное моим взглядам, то оно стало для меня программным.

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго
Людей бездарных: отсталых, плоских, темно-упрямых.
Моя дорога - не их дорога.
Мои кумиры - не в людных храмах.

За что любить их, таких мне чуждых? за что убить их?!
Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.
Идите мимо в своих событьях, -
Я безвопросен: вы безответны.

«Тлетворное» веянье Запада испытал на себе в 1973 году. Во дворе у нас жил длинноволосый поклонник «Битлз» по имени Алеша, он-то и пригласил меня как-то в свою каморку, где включил ламповый магнитофон. Рыжеватая пленка на катушке зашуршала и зазвучал обалденный шлягер «Облади облада». В тот день я впервые услышал «битлов» и сразу их полюбил. А было мне 10 лет.

Мой драгоценный Хаер

О том времени и той Казани я много написал. Вот, например, «Волосы».

Волосы

«Сразу же после того, как наш класс приняли в пионеры с клятвами и барабанной дробью у памятника Мусе Джалилю, мы с товарищем сделали ноги. Повязали свои новенькие галстуки на ограду Черного озера и пошли слоняться по городу, поочередно облизывая одно эскимо на которое наскребли 22 коп.

Фото ypq.livejournal.com

В комсомол я так и не вступил. На втором курсе универа отрастил длинные волосы, челка доходила до подбородка, а грива до того места, где у поэта должны быть крылья, купил на «Сорочке» потертую джинсовую куртку прямо с плеча приезжего латыша за 50 рэ (это при стипе 30 руб.), так и ходил на занятия, ловя сочувственные взгляды преподавателей.

Казанские хиппи приняли меня в свою лохматую стаю и стали уважительно называть Хаером, то есть, Волосатым. В зимнюю сессию у меня начались проблемы со сдачей зачета по «Научному коммунизму». После десятого захода, один добрый препод на кафедре объяснил причину моих неудач, коротким: «Постригись!».

Стричься не стал, более того, в отместку за несданный зачет вместе с непризнанными поэтами и художниками намалевал за ночь «диссидентскую» газету на семи ватманах под названием «Колокола Собора Чувств», которую мы тайком вывесили на десятом этаже филфака. Провисела она всего минут пятнадцать, но многим успела запомниться.

Ну, потом был военкомат. Тупая машинка на призывном пункте больно обрывала волосы, оставляя пучки ирокеза. Я равнодушно глядел как мой роскошный хаер топтала кирза.

Хотя с армией мне повезло. Меня отправили на Украину в старые казармы екатерининских времен, где размещался 2-й лейб-гусарский Павлоградский императора Александра III полк. В этом же славном полку «служили» персонажи романа Льва Толстого «Война и мир» Николай Ростов и ротмистр Василий Денисов. Прототипом Денисова был легендарный Денис Давыдов. Герой анекдотов поручик Ржевский тоже числился в павлоградском «эскадроне гусар летучих». Это здорово согревало мою одинокую душу.

Мне выдали большой барабан и колотушку, а к нему парадную форму с галунами и белые перчатки. Я никогда в жизни не играл ни на барабане, ни на каком другом музыкальном инструменте, поэтому первое время его телячья кожа была забрызгана кровью от моего большого пальца. Я все разбивал и разбивал ноготь о медный ободок».

Лядской сад. Фото kazan-journal.ru

Просили деньги, но весело, не унижаясь

Любимое место сборища казанских хиппи (сами себя они называли пацификами) был Лядской садик. Когда, выпив пива и осмелев, они выпускали запрятанный за воротник хаер, казанский садик начинал напоминать уголок старой Европы. Один их вид уже был протестом против совка. Самым уважаемым был «пожилой» сорокалетний неформал Дядька, он говорил тихо и плывущим голосом, но все притихали. Говорил какую-то ерунду, а воспринималось это как мудрое изречение. В этой компании оказался мой одноклассник Вадим Иванов, по прозвищу Молочный братец. Как они проводили время? Исподтишка курили травку, в открытую пили дешевый портвейн. С утра занимались аском (просили на улицах деньги) и делали это не унижаясь, а игриво, как бы соревнуясь друг с другом, придумывая для прохожих какие-то невероятные истории. Чаще всего изображали заблудившихся эстонцев и говорили с акцентом. Весной они начинали миграцию по стране, в каждом крупном городе у них имелись конспиративные квартиры, где они могли переночевать, поесть, помыть драгоценный хаер.

Центром притяжения всех советских хиппи был Таллин. Это город, где не было гопоты, где можно было, не таясь, слушать прямо на лавочке запрещенные записи, петь под гитару и распускать космы.

Да, конечно, власти старались эти компашки как-то образумить. Ведь стране нужны были крепкие парни, готовые защищать родину, работать на заводах, строить города, создавать семьи. Это и сейчас так. А что может хиппи с пацифистским значком на груди? Ни-че-го.

Фото vk.com/kazanhistory

Мы вернули народу футуристов

Я только женился. Из-за комнаты устроился воспитателем в рабочую общагу. Там проводил культмассовые мероприятия. Приглашал лекторов из общества трезвости, кожвендиспансера, писателей и т. д. На татарских дискотеках крутил «Джетро Талл», «Смоки», «Сикрет Сервис». Был там красный уголок, где я ставил настойку в молочном бидоне. Приглашал на чарку своих.

Спрятавшись от рабочего класса за шторками и шкафами, мы проводили вечера эгофутуризма. Отметили 100-летие Северянина. Там же организовали общество по защите старинных домов Казани от разрушения под названием «Ветераны Бородинской битвы». Стырили столик из столовки для сбора подписей, который возили с собой на трамвае. Потом вместе с сыном Батуллы от первого брака (кличка Панкиш) я основал «Контору соцмодернизма». Мы устраивали поэзо-вечера при свечах в Лобачевке и Доме актера. Я читал стихи под гитару. На мне была бордовая бабочка и белые перчатки, которые я купил в антикварном магазине в Харькове. Народ тогда жадно потянулся к «новому» искусству. Многие впервые услышали Северянина, Крученых, Бурлюка и т. д. Помню на вечер внук привел старенькую бабушку. После концерта она подошла поблагодарить меня. Призналась, что побывала на том знаменитом вечере Маяковского, Бурлюка и Северянина в Дворянском собрании Казани, все свистели, а она поднесла им букет. Ее звали Розмари Шамова. Пригласила к себе. А когда я позвонил, мне сказали: «Она умерла». Увы, не успел…

Фото vk.com/kazanhistory

Настроение подпортил минкульт

Но самая яркая наша акция состоялась в ТЮЗе на премьере «Дракона» (реж. Б. Цейтлин). На нас вышел директор Овчинников и предложил организовать выставку в холле. Мы даже на потолке развесили картины. Там были такие инсталляции. Например: хоккейные клюшки с наклоном и на них надеты розовые носки, называлась она «Фламинго». Уголок комнаты с порванными обоями (я два рулона из дома умыкнул), поломанной мебелью и разбитой посудой. Называлась «Короткое счастье Эрнеста» и т. д. Мы притащили проигрыватель «Аккорд» и крутили джаз. Бесплатно раздавали рукописные сборники стихов и рассказиков, оформленные своими же рисунками. Две недели народ приходил на эту выставку, шли, начиная с десяти утра. Молодежь, взрослые, бабушки приводили внуков. Это было тогда новым, свежим. То, что сейчас делает Ильгизар Хасанов (художник, основатель центра современного искусства «Смена», - прим. ред. ) уже можно назвать поседевшим модернизмом. А в тот год на улице была весна и в душах тоже. Вторая оттепель!

Немного настроение нам подпортил Минкульт. Прислали какую-то комиссию и те «попросили» убрать несколько работ. На одной был надрезан посередке холст, оттуда торчал краешек кумачового флага, и им показалось, что это влагалище. На другой картине на круглой, как лысина, заднице была нарисована карта Африки - им померещилось, что это намек на родимое пятно Горбачева и т. д. Думаю, если поспрашивать, многие казанцы вспомнят нашу выставку. Книга отзывов была заполнена. Но ее забрал директор. Последней была выставка в редакции газеты «Ленинец». Пришла какая-то профессор, которая узнала себя среди обнаженных в фотоколлаже «Оргия с однояйцевым библиофилом», и устроила скандал. Нас поперли.

Можно часами вспоминать свою молодость, переносясь back in the USSR. Нам было там неплохо. Современная молодежь представляет себе жизнь в Советском союзе приблизительно такой же, какая она сейчас в Северной Корее. Я, рожденный в СССР, всегда чувствовал себя свободным человеком и делал все, что считал нужным делать. Наоборот, вижу, что сегодня молодые стали более пугливыми и скованными. Прежде всего, в творчестве. Хотя на дворе вроде бы демократия?! Видимо, дело тут в чем-то другом…

Адель Хаиров

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Адель Хаиров
Белые цветы

В конце января Александра Мизинцева отправили в отпуск – догуливать оставшиеся с прошлого года две недели. Рабочие будни потекли без него дальше, а он остался на обочине. Подумал о пенсии, до которой четыре года. Не близко, но и не далеко!

Послонялся по квартире, съел зачерствевший кусок торта, запил выдохнувшимся шампанским. Хотел докурить кубинскую сигару, но она воняла. Тогда Мизинцев приоткрыл ставни, взял резиновый эспандер и начал растягивать. На третий раз сладкие пальцы соскользнули, и резиновый эспандер треснул ему по уху. Сразу вспомнилось, как на даче в Печищах отец влепил ему в ухо за выдернутые вместо сорняка ростки моркови. Ухо тогда выросло, как у Чебурашки. Саше было лет семь, а через год родители развелись.

Мизинцев не виделся с отцом, наверное, лет двенадцать после той случайной встречи на Баумана, когда они обменялись адресами. Отец проживал в другом конце Казани на проспекте маршала Рюмина со своей третьей женой. Как раз в январе у него день рождения. Старику уже за восемьдесят. Сколько точно, сын не помнил. Долго искал бумажку с адресом. Взял бутылку «Арарата», коробку конфет, оставшуюся после Нового года, и поехал.

Вышел из вагона метро и, увлекаемый толпой, оказался в лабиринте подземного перехода. Пахло шаурмой и канализацией. Люди обтекали его, потерянного, с бумажкой в руках. Читал указатели, пытался спросить у несущихся встречных, но вопрос повисал непойманным в воздухе. Наугад выбрался наружу. Не туда. Опять нырнул вниз. На бумажке была приписка «Рядом магазин “Семья”». Выйдя, увидел неоновые буквы магазина на доме, но дом был с противоположной стороны. Снова спустился в подземелье, прочертив прямую направления. Но в переходе линия изломалась, и он вышел из стеклянного павильона не туда. Сделал еще несколько попыток. Мимо! Устал и решил выпить пива в подземном кафе. Сунул официантке бумажку с адресом. Она, вынув наушники, громко, как глухому, стала объяснять: «Надо спуститься под галерею, затем подняться на эскалаторе, там свернуть направо и выйти к торговым рядам, оттуда…» Мизинцев завороженно смотрел на сверкающий шарик на блюдечке ее белого языка, кивал, но уже не слушал. Про себя решил плюнуть и ехать домой. Вот так и не встретились!

(рассказ)

Последний снегопад свисал на ниточках с чёрного неба. Вакиф завороженно, как ребёнок, смотрел в окно. Станцию метро «Выхино» не видать, только слышно, как устало стучат поезда, притормаживая перед самой Москвой.

Рама, прикипевшая за зиму, с трудом поддалась, и обкуренную комнату выстудила свежесть. Пустые бутылки засвистели. Неделю отмечал первую пенсию, которая чуть не стала последней. Паровозик бегал-бегал по кругу - и вдруг решил выпрыгнуть из груди.

Большие снежинки зависали у небритых щёк - разглядывали. Одна присела на нос и растаяла. Он ловил их ладонью - сразу несколько штук. Сжимал и медленно, как фокусник, начинал разгибать пальцы. Пусто, мокрое место!

Вспомнил, как бабушка с сестрами лепила пельмени. Скидывая их, ушастых, в форточку, внутрь обледенелой рамы. Снаружи синички суетились, клювиками стучали. Окошко быстро наполнялось, и тогда на кухне наступал вечер.

Вакиф услышал, как усыпляюще постукивает по доске скалка, которая по-татарски называется нежно - уклау. Нос защекотала мука, остро запахло фаршем и луком. Тихо зазвучала песня в сопровождении скалки, шлепков белых ладоней, деревянной ложки, взбивающей в плошке масло, трескотни поленьев в завывающей печи. Удивительно, что эту песню он больше никогда потом не слышал, но вот минуло полвека - и в голове кто-то поставил пластиночку. Вакиф сразу же перенёсся на кухню в деревянном доме в Ново-Татарской слободе на своё любимое место - порожек, откуда было хорошо наблюдать за тем, как стряпают сёстры. Он только что прибежал с улицы, где палкой сбивал песцовые шапки с забора, а затем скатывался кубарем с крыши сарая в сугроб. Вязаные варежки с леденцами на шерсти скулят подле него, валенки, как самоварные трубы, парят. А под ним натекла весенняя лужица. Он греет под попкой красные кулачки и вздыхает.

Первые пельмешки ожидают его в миске из нержавейки, прихваченной бабушкой с парохода, на котором они плюхали до Астрахани. Она отщипывает от проросшей в стеклянной баночке луковицы две зелёные стрелки и крошит в пельмени. Сметана сползает с ложки и важно шмякается в миску. Вот и первый пирожок в виде лодочки, гружённой малиной, плывёт к нему в рот. Запоздало подсовывают под него тарелочку, чтобы сочная начинка не потекла. Но она уже бежит между пальцами на рубашечку, на коленки. Липкая, сладчайшая.

Вакиф сглотнул слюну. На третий день выхода из запоя просыпался голод. Он сковырнул ножом со дна морозилки камушки соевых пельмешек. Разрезал тощий пакет майонеза и соскоблил ложкой остатки. Накрытый снегом и поэтому непоклёванный хлебушек забрал из кормушки обратно, бросил отогреваться на бабушкину чёрную сковороду. Чайник заныл, кран загудел - и опять из глубины квартиры послышалось пение сестёр. Они не старались, не вытягивали по-грузински нотки тонкими голосами, да и голосов-то не было - только протяжный шёпот, почти молитва.

На следующий день Вакиф созвонился с племянницей из Казани. Она с трудом его признала. Расспросил про сына. Оказалось, живёт в Мамадыше, открыл бутик модных тряпок, но дело не пошло. Тогда переключился на водку. У него дочка - Альфинур. Аля, короче. Уже школу заканчивает.

Племянница охотно рассказывала. Была рада возвращению блудного дяди в объятия родни. Вакифу нравилось, что она говорила с ним уважительно. Всё-таки москвич!

Он принялся за генеральную уборку. Бутылки летели наперегонки и взрывались в конце мусоропровода. Пылесосил, подклеивал обои, всё бельишко перестирал. Воспрянул духом. Отыскал заначку - шкалик водки, уже крышку свинтил, чтобы слить в раковину, но чего-то передумал и забросил подальше на антресоли.

Огрызком карандаша на куске обоев нацарапал список, кому какие подарки купить, исходя из возраста и пола. Снял со сберкнижки накопления. В Москве он знал только один магазин - ГУМ. Туда и направился. По дороге заехал на Казанский вокзал и купил купейный билет на субботу. Не торопился спрятать в карман - разглядывал. Красивый какой!

Весь обвешанный свёртками, как Дед Мороз, ввалился домой. На обёртках имена написал, чтобы не перепутать. Себе тоже купил подарочек - две бутылки армянского коньяка. Он уж и позабыл, когда пил коньяк. Вот решил себя побаловать. Теперь можно.

Полжизни у Вакифа прошло под землёй. Рыл метро ударными темпами. Жил рефлексами: поесть, покурить, сходить в туалет. Даже о женщинах не думалось. Оживал только во сне. Там поначалу было много солнца, приветливых девушек в ажурных брызгах, вёсла обрывали путы кувшинок, влажный сом прижимался к телу. Потом на берегу загрохотала техника. Принялись рыть метро. Тоннелю не было конца, сапоги шлёпали по лужам, где-то вдали болталась лампочка. Отовсюду текла вода. Капли молоточками били по ушам. Бригадир, протягивая ему кувшинку, сказал, что речка ушла под землю. Вакиф разрыдался.

Безликие дни потекли дальше. Лишь однажды на стройке произошло событие, которое пробудило его и заставило задуматься о проходящей жизни. Он увидел, как торчат из глины кости в полуистлевших сапогах со шпорами. Рядышком блестела кость в туфельке со стеклянной пряжкой и ещё тонкие косточки ребёнка. Целая семья!

В выходные - общественная баня и пьянка. Сначала культурно - в пивной, потом бескультурно - дома. Принял - откинулся, принял - откинулся. В воскресенье уже спал на полу, накрывшись матрасом. В понедельник мужественно помирал с похмелья. А ведь думал пошабашить годик-другой и вернуться в Казань, но...

Первое время исправно высылал деньги домой, а когда начал строить кооператив, то всё стало уходить на квартиру, на ремонт, мебель… Он ещё звонил домой, но потом всё реже и реже. И оборвалось.

Когда умерла бабушка, даже на похороны не поехал, лишь принял двойную дозу. Ушёл самый родной человек. Она была ему вместо матери. Но не успел бы при всём желании: у татар ведь хоронят в тот же день, а зимой дни коротки.

…Приехал на Казанский вокзал заранее. Расположился с чемоданом и пакетами в пустом кафе. Заказал бокал пива и, немного подумав, взял ещё водки. На дорожку тоже взял - фляжку и коржик. «Домой еду, сто лет не был», - сказал бармену. «Узбек?» - спросил тот, проверяя на свет пятитысячную. «Татарин», - ответил Вакиф и долго не отрывался от бокала, впуская в себя свежую струю, не разбитую на торопливые глотки. Когда до отправления поезда оставалось полчаса, сгрёб пакеты и пошёл на перрон.

Вот отмытый поезд вздрагивает, лоснится серыми боками. Вагон №13. Проводница в пилотке светит фонариком в паспорт, потом в билет, при этом трындит по мобилке. Вакиф втискивается в вагон. Комкает ногами коврик. В купе никого. Обстоятельно рассовывает вещи. Достаёт спортивный костюм и тапочки. Ищет что-то в пуховике. Делает большой глоток и упаковывается на свою нижнюю полочку, натянув на голову простыню. Следом в купе входят парень с девушкой. Стараются не шуметь.

До отправления остаётся пять минут, к вагону спешит полная женщина. Восточный платок съехал набок, седые кудри залепили глаз, тележка визжит, хищно сверкает золотой зуб.

С перрона видно, как она, сминая пассажиров, пробирается к своему купе у туалета и, открыв дверцу, что-то громко говорит, говорит. К ней направляется проводница. Трясёт Вакифа за плечо, тот глядит на них испуганно, как ребёнок, которого ругают взрослые тёти. Проводница помогает ему быстренько собраться и чуть ли не выпихивает из вагона. Он расстёгнутый, с кособоко нахлобученной шапкой, с тапочками в руке моргает вслед тронувшемуся поезду. Мелкий снег с крыши сечёт сонное лицо.

Вакиф, покачиваясь, бредёт по перрону на выход. Пакеты бьют по ногам. У чемодана заклинило колёсико, и оно чертит белые зигзаги на чёрном льду.

Вакиф разговаривает сам с собой: «Как вчера ушёл? Ну никак не может, чтоб вчера… Дура… Ушёл твой поезд, говорит».

В кафе толкотня - греется привокзальный сброд. Кто-то весёлый приобнял его, как старого знакомого, но потом извинился. Бармен пускает косую струю в бокал и насмешливо приветствует: «С возвращением, татарин!» Вакиф насупился. Он ещё не проснулся. Ему кажется, что он едет в Казань под снежной простынкой. Парень с девушкой шепчутся, а толстая баба крутит цыплёнку ногу и втыкает в мясо золотой зуб. За окном Вековка подмигивает огоньками. И колёса, постукивая, настойчиво, по слогам, повторяют слова татарской песни: «Кадер-лэб устер-гэн, кадер-лэб устер-гэн…»*

Табачный дым накрывает скатёркой столик. В ушах шумит. Стаканы, солонка с перечницей дрожат, как в вагоне-ресторане. Он ищет по карманам деньги, чтобы расплатиться, и не может найти. Вылезает наружу мятый билет и шуршит. Вакиф предлагает армянину за соседним столиком за полцены розовый «Айфон», который вёз внучке, и врёт:

Хотел жене подарить, а она с любовником кувыркается. Ну, я их скалкой по голове… Раз-раз!

Армянин выкатывает глаза, но тут же начинает трястись. Его большой рот брызгает, как ломоть арбуза:

Шутник, совсем меня рассмешить хотел? А я осёл - поверил ему!

Оба хохочут и лезут целоваться. Вскоре к ним за столик подсаживаются женщины. Вакиф влюбляется сначала в худую, потом в пухлую. Он щедр. Подружки рвут ленты и разворачивают подарки. Алые маки пылают на щеках Вакифа. Он счастлив. Он всё ещё едет в Казань...

_________________
* «Выросший в любви и заботе» (тат.)

_________________________________________

Родился и живёт в Казани. Закончил филфак КГУ. Работал в казанских газетах и журналах. Печатался в «Литературной газете», журналах «День и Ночь» (Красноярск), Лиterraтура,«Дружба народов», «Новая Юность», «Октябрь» (Москва). Лауреат премии «Русский Гулливер - 2015» в номинации проза поэта.