Интернет-журнал дачника. Сад и огород своими руками

Вопрос: Философия всеединства Соловьева. Соловьев В.С. Историческия дела философии (1880)

смотреть на рефераты похожие на "Философские взгляды В.С. Соловьева"

1. Личность и особенности творчества Вл. Соловьева

2. Учение о всеединстве

3. Понятие жизни в творчестве Вл. Соловьева

4. Принцип всеединства в теории познания - гносеологии

5. Учение о «Вселенской теократии»

6. Образ Софии в философии Вл. Соловьева

7. «Русская идея». Вл.С. Соловьев

8. Место и значение Вл. Соловьева в истории русской мысли

ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ

Личность и особенности творчества Вл. Соловьева

Вл. Соловьев по праву считается крупнейшим философом России XIX в. Его творчеству присущи исключительная широта и многообразие тематики, особая теоретическая глубина. Вл. Соловьев сознательно поставил цель разработки самостоятельной философской системы, посвятив делу ее создания всю свою жизнь.
Владимир Сергеевич Соловьев родился 16 января 1853 г. в Москве. Его отец, известный историк Сергей Михайлович Соловьев, происходил из духовного сословия. Мать Поликсена Владимировна, происходя из украинско-польского рода, имела своим предком замечательного мыслителя XVIII в. Г.С. Сковороду
(1722-1794). В семье С. Соловьева было двенадцать детей. Среди них следует отметить старшего сына - Всеволода Соловьева, ставшего известным писателем, дочь Поликсену, будущую поэтессу, одного из младших сыновей Михаила - филолога, историка, переводчика Платона.

Духовно-творческая обстановка семьи способствовала быстрому интеллектуальному созреванию будущего мыслителя. В детстве Вл. Соловьев овладел несколькими иностранными языками. Впоследствии он свободно владел тремя древними (греческим, латинским, древнееврейским) и четырьмя современными языками (английским, французским, немецким, польским). О стремительности интеллектуального роста и способностях Вл. Соловьева говорит и тот факт, что в 16 лет он уже читал произведения Спинозы, а несколько позже и труды таких сложных для понимания философов, как Ф.
Шеллинг и Г. Гегель.
Закончив с золотой медалью 5-ю московскую гимназию, Вл. Соловьев поступает в Московский университет, на физико-математический факультет. Однако Вл.
Соловьев скоро обнаруживает, что естественно-математические науки не увлекают его, поэтому он переводится на историко-филологический факультет.
Среди его преподавателей на этом факультете оказались такие замечательные профессора, как П.Д. Юркевич и А.М. Иванцов-Платонов. Первый был известным философом, второй - историком и знатоком религиозных вопросов. В это время
Вл. Соловьев глубоко изучает произведения известных отечественных и европейских мыслителей. В 1873 г. он заканчивает университет. В течение года Вл. Соловьев работает над магистерской диссертацией, которую защищает в 1874 г. в Петербурге, предварительно сдав здесь же необходимые для защиты экзамены по истории, философии, логике, метафизике, психологии, этике и древним языкам. Магистерская диссертация на тему «Кризис западной философии
(против позитивистов)» была защищена в 1874 г.
Для изучения древней и средневековой философии по древним рукописям Вл.
Соловьев отправляется в Лондон, где работает в библиотеке Британского музея. Из Лондона он неожиданно совершает кратковременную поездку в Египет, в Каир. Отсюда он идет пешком в пустыню, где проводит около двух суток.
Причины столь странного поведения Вл. Соловьев объяснил впоследствии в стихотворении «Три свидания». В нем говорится о «свиданиях» с Софией -
Божественной Мудростью, вечной женственностью. Именно София, открывшаяся поэту и философу в видении, повелела ему идти в пустыню. Понятие Софии занимает важное место в философии Вл. Соловьева, о чем будет сказано выше.
В 1880 г. в Петербургском университете Вл. Соловьев защищает докторскую диссертацию «Критика отвлеченных начал». Затем он приступает к преподавательской деятельности сначала в Московском, а впоследствии в
Петербургском университете. Однако эта деятельность оказалась непродолжительной. В марте 1881 г., после убийства Александра II, Соловьев прочитал в Петербурге публичную лекцию, в которой осудил терроризм, однако призвал царя простить убийц своего отца и во имя милосердия не приговаривать их к смертной казни. Но смысл призывов, прозвучавших в выступлении Вл. Соловьева, не был понят ни слушателями лекции, ни общественностью. Сразу по окончании лекции в зале поднялся невообразимый шум, разъяренная публика едва не растерзала оратора. Вл. Соловьева пришлось спасать небольшой группе его студентов. В результате случившегося он оказался в неудобном по отношению к властям положении. Это побудило его подать в отставку с должности профессора и прекратить преподавание. С тех пор он больше никогда не возвращался к преподавательской деятельности.
Справедливости ради следует заметить, что, как по свидетельствам современников, так и согласно мнению большинства исследователей, Вл.
Соловьев не считал преподавание своей главной задачей. Он чувствовал в себе призвание публициста, теоретика, пророка. Осуществлению призвания он отдает всего себя без остатка.

Творческое наследие Вл. Соловьева огромно и еще не оценено по достоинству. Помимо уже названных диссертационных работ, которые были изданы в виде отдельных книг, его перу принадлежит большое число философских произведений. Назовем лишь крупнейшие из них: «Философские начала цельного знания» (1877), «Чтения о Богочеловечестве» (1877-1881),
«Исторические дела философии» (1880), «Духовные основы жизни» (1882-1884),
«Теоретическая философия» (1897-1899), «Оправдание добра» (1899) и многие другие. О масштабе его творчества можно судить по тому факту, что только для энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, где он возглавлял философский раздел, им написано свыше двухсот статей.

На протяжении всей жизни мыслитель работал крайне интенсивно, не считаясь ни со временем, ни со своим здоровьем, ни с иными обстоятельствами. Однако личность Вл. Соловьева ни в коей мере не вяжется с образом «головного» философа, целиком погруженного в метафизические абстракции. Напротив, это был очень живой и общительный человек, всегда находившийся в окружении людей и пользующийся их вниманием. Его отличало чувство юмора и веселый нрав: видимо, не случайно в своих трудах он определил человека как «существо смеющееся».

Без преувеличения можно оказать, что Вл Соловьев положил свою жизнь на алтарь беззаветного служения философии и тем идеям, которые представлялись ему актуальными и значительными. Он не стремился обзавестись домашним очагом, создать семью, наладить свой быт, отказался он и от академической карьеры. Вся жизнь его протекала в изнуряющей книжной работе, в острой полемике с оппонентами, в писании философских трудов. Такой образ жизни быстро подорвал здоровье мыслителя. Он скончался 31 июля 1900 г. в имении князей Трубецких «Узкое» в возрасте 47 лет. Похоронен Вл. Соловьев на
Новодевичьем кладбище рядом с могилой его отца С.М. Соловьева.
Говоря о личности и судьбе Вл.Соловьева, крайне важно понять мотивы его творчества. Иначе говоря, ответить на вопрос о том, в чем заключалась его главная жизненная установка, определившая и его судьбу, и направленность его философии. Без ответа на этот вопрос Вл. Соловьев останется непонят, а его философия неизбежно предстанет в искаженном свете. С одной стороны, для понимания Вл. Соловьева необходимо учесть особенности эпохи, в которую ему выпало жить, и то, как эти особенности воспринимались самим мыслителем.
Творчество Вл. Соловьева и свидетельства современников, как и обширная литература о философе, позволяют с достаточной определенностью ответить на эти вопросы.

Историческое развитие конца XIX в. характеризовалось исключительным динамизмом. Как на Западе, так и в России наблюдается ранее небывалый взлет научно-технических достижений, происходит интенсивный рост промышленности, возникают новые отрасли производства, ширятся контакты между народами.
Христианское человечество (т.е. те страны, в которых христианство в той или иной форме было издавна господствующей религией) ощущает небывалый подъем.
Все более растет и укрепляется надежда на приближение новой эры, обещающей скорое решение важнейших социальных и человеческих проблем. Становятся популярными социалистические и иные проекты построения «земного рая».
Вместе с тем нарастает и настроение тревоги. Это настроение и связанные с ним опасения перед лицом неизвестного будущего скрыты под поверхностным оптимизмом массовых иллюзий. Его выразителями являются одиночки - отдельные мыслители. Именно к их числу принадлежит Вл. Соловьев.

Творчество Вл. Соловьева свидетельствует об отчетливом ощущении им того, что в развитии христианской цивилизации наступает критический момент.
Ощущением тревоги за грядущие судьбы мира пронизаны практически все произведения мыслителя. В них ярко выражены опасения, что за внешними достижениями, которых добились народы христианского ареала, назревает глубокий кризис. Это кризис человечности. Увлеченный прогрессом техники, опьяненный материальным» успехами человек все больше уходит от понимания духовных основ жизни. Обществу угрожает массовое огрубение и озверение.
Человек боится жизни, себя, других людей и вымещает свой страх, насилуя природу и все менее задумываясь перед применением насилия к ближнему.
Кризис человека сопровождается глубоким кризисом государства, общества, церкви. Состояние церкви волновало Вл. Соловьева особенно. Именно с христианской церковью и ее обновлением связывал он надежды на предотвращение кризиса. Именно с обновленным христианством связывал он и свою личную миссию.

Соловьев считал, что христианство в его нынешнем состоянии не способно ответить на вызовы времени. Дело не только в том, что церковь давно превратилась в формальный институт, озабоченный более собственными, а не социальными и общечеловеческими интересами. По Вл. Соловьеву, причина еще и в том, что недостаточно развита «теоретическая сторона» христианства. Под ней он понимал раскрытие внутреннего содержания христианских догматов в разумной, ясной и систематической форме. Это означало, в том числе, и освещение животрепещущих вопросов жизни с христианских позиций. Фактически
Вл. Соловьев противопоставил свой подход тому распространенному в христианской среде взгляду, согласно которому истины христианства не нуждаются в постоянном и творческом обновлении - достаточно читать
Евангелие, произведения святых Отцов церкви, исправно ходить в церковь и исполнять соответствующие обряды. Но такой взгляд, по мнению мыслителя, имеет множество негативных последствий. По меньшей мере некоторые из них вполне очевидны.

Отказ от развития теоретической стороны христианства, во-первых, ведет к превращению веры в мертвую схему, оторванную от жизни. Христианин, не способный вникнуть во внутренний смысл вероучения и найти ответы на текущие вопросы жизни с позиций вероучения, превращается лишь в слепого исполнителя церковных обрядов. Вера сводится к бессмысленному исполнению церковных обрядов. Безжизненное христианство дискредитирует веру и церковь в глазах людей сомневающихся и неверующих. Подчеркивая значение христианского мировоззрения, Вл. Соловьев одновременно настаивал на религиозной свободе и веротерпимости, на праве человека самостоятельно решать, какую религию исповедовать или не исповедовать никакой. Главной опасностью он считал бездуховность или нигилизм, т.е. такое мировоззрение, которое сводит человека к винтику социального механизма или уподобляет животному-скотине.
Бездуховность или, по-иному, нигилизм уничтожает нравственность, заменяя ее целесообразностью, необходимостью и т.д.

Очень рано осознав свою жизненную задачу и оставаясь верным ей всю жизнь,
Соловьев постоянно находился в поисках средств для ее решения. В разные периоды жизни в качестве таких средств он рассматривал те или иные. В связи с этим принято выделять три периода в творчестве Вл. Соловьева: теософский, теократический, теургический. В первый период (до 1882 г.) интересы мыслителя сосредоточивались в области теософии (богомудрия), т.е. христианской философии. Во второй (до 1890 г.) - в области теократии
(боговластия). В этот период Вл. Соловьев возлагает надежды на преобразование человечества через создание справедливого государства и справедливого общественного порядка, в которых будут осуществлены христианские идеи. Наконец, в третий период его внимание привлекает то, что он называл теургией. Теургия - религиозное искусство, призванное воздействовать на жизнь для внедрения в нее христианских ценностей.

Учение о всеединстве

Вл. Соловьев принадлежит к числу тех мыслителей, которым удалось создать самостоятельную целостную и всестороннюю философскую систему - учение, охватывающее все области философского знания при единстве подхода, логической последовательности и взаимосвязи основных идей. Как правило, в системе наличествует небольшое число исходных принципов, из которых логически выводятся все остальные идеи и положения. Философская система - это теория, позволяющая решать все философские вопросы с единой позиции, с единой точки зрения.

Обобщая философские идеи самого разного происхождения, Вл. Соловьев стремился к разработке самостоятельного учения. Его философия - совершенно своеобразное и неповторимое явление в истории мысли. В основу своей философской системы он положил принцип о всеединстве.

«Все существует во всем» - такова самая общая формулировка принципа всеединства. Отталкиваясь от нее, Вл. Соловьев развивает целостную концепцию. Прежде всего для него ясно, что данную формулировку не следует понимать буквально - все существует во всем лишь как тенденция, как закон.
Всеединство - это гармония и согласованность всех частей Вселенной. Но абсолютное всеединство - это идеал, к которому мир лишь стремится.
Абсолютное всеединство - это Бог, а мир - всеединство в состоянии становления. Мир содержит божественный элемент (всеединство) как идею. Но без элемента божественного всеединства он не может существовать, ибо в этом случае рассыпался бы на изолированные и враждебные друг другу части.

Абсолютное, или божественное, всеединство есть абсолютная
«единораздельная цельность бытия». Иначе говоря, это такое соединение отдельных элементов мира, которое не уничтожает самостоятельности элементов, т.е. реальной множественности мира. Это единство многообразного или цветущая полнота жизни, т.е. гармония в разнообразии. В своем идеальном выражении это Бог, соединяющий мир в единое целое посредством любви. Любовь есть то, без чего соединение отдельных частей не может быть гармоничным и согласованным. Божественная любовь и придает миру гармонию и стройную согласованность. Наличие в тварном мире противоположного начала, т.е. начала нестроения и хаоса, есть следствие грехопадения. Однако мировой процесс представляет собой не что иное, как процесс возвращения к первоначальному всеединству. Таким образом, развитие тварного мира есть эволюция ко все большей гармоничности и единству при одновременном росте многообразия. Это возникновение все более сложных систем - от примитивных неживых через многообразие живого к обществу и человеку. С момента возникновения христианства история общества превращается из процесса человеческого в процесс богочеловеческий: в истории действует нравственное начало, ведущее его к всеединству.

Моделью положительного всеединства служит для него живой организм. Для живого организма правилом является такое соединение частей, в котором каждая часть «заинтересована» во всех других и в целом. Например, болезнь отдельного органа неизбежно отрицательно сказывается на всем организме и на других органах. Напротив, здоровье какой-либо части идет на пользу всем другим и организму в целом. Понятие организма опирается на более широкую категорию. Эта категория - «жизнь». Она занимает важное место в учении о всеединстве и в философии Вл. Соловьева в целом.

Понятие жизни нигде не определяется Вл. Соловьевым формальнологически. И это несмотря на то, что его философская система отличается логической строгостью и последовательностью. Дело в том, что жизнь принципиально не может и не должна определяться только лишь логическим путем. В жизни присутствуют элементы иррациональные. Поэтому она не может быть постигнута подобно тому, как познаются объекты естественных наук. Жизнь может быть описана, но не определена абсолютно строго. Жизнь это стихия. Это поток, в котором отдельные этапы могут быть выделены лишь условно. Это творчество нового и способность к самовоспроизведению. Это жизненный порыв. Это бурная, клокочущая жизнь, многообразие ее проявлений. Наконец, это
«цветущая полнота жизни», полнота бытия. Жизнь естественна в отличие от того, что вымучено и искусственно. Во всех ее проявлениях есть душа, а на самых высоких ступенях - дух. Чтобы постигнуть живое существо или душевно- духовную жизнь, человеку, кроме работы интеллекта, требуется еще сердечное участие.

Жизнь есть жестокая борьба за выживание. Это относится к жизни во всех ее проявлениях. Жизнь живых существ основывается на пожирании и истреблении одних существ другими: хищники пожирают травоядных и друг друга, травоядные питаются растениями; человек, как живое существо нуждается в пище органического происхождения и т.д. То же можно сказать об экономической и иных сферах общественной жизни: здесь также идет острая борьба за существование. Однако жизнь перестала бы быть жизнью, если бы свелась к конкуренции и взаимному истреблению. Более того, в этом случае она была бы просто невозможна: жизнь мгновенно уничтожила бы сама себя. Тем не менее этого не происходит. Напротив, биологическая наука прослеживает эволюцию живых существ, в которой очевиден прогресс в развитии жизни. Очевиден прогресс и в развитии общества. Следовательно, наряду с конкурентной борьбой в жизни существен момент солидарности и взаимопомощи - без него жизнь перестала бы быть реальностью. В сочетании борьбы и солидарности находит свое выражение «последняя тайна» жизни, особый замысел Божий или
Премудрость Божия - София.
Особый смысл принцип всеединства приобретает для Вл. Соловьева при рассмотрении духовной жизни. Философия Вл. Соловьева - это искание единства духовной жизни. В ней ярко выражено стремление найти способ избегнуть всякой односторонности, всякой ограниченности. Это «искание всеединства», синтеза религии, философии и науки, веры, мысли и опыта, которое должно ответить на вопрос: «какая цель человеческого существования вообще, для чего, наконец, существует человечество?» Окончательная цель человечества, по Вл. Соловьеву, как раз и состоит «в образовании всецелой жизненной организации».

Принцип всеединства в теории познания - гносеологии

Поскольку всеединство есть то, к чему стремится жизнь духа, постольку оно находит свое выражение в процессе познания. Таким образом, принцип всеединства применяется Соловьевым и в теории познания - гносеологии.

Вл. Соловьев различает три способа познания: эмпирический, рациональный и мистический. Эмпирическое познание - это познание опытное. В нем главную роль играют органы чувств. Рациональное познание осуществляется разумом. Наконец, мистическое познание - это внутреннее познание, осуществляемое с помощью веры. Под термином «вера» Вл. Соловьев понимает не только лишь субъективное убеждение, а интуицию, или непосредственное познание, т.е. познание, не требующее логических шагов. Истина всеедина в том смысле, что она есть результат совместного действия органов чувств, разума и интуиции. Истина рациональна по своей форме, но одновременно она не мертва, не является сухой и застывшей - какой бы она была, если бы целиком сводилась к рациональности. Жизненность ей придают чувственный опыт и интуиция. Заблуждение возникает вследствие разрывов между эмпирическим, рациональным и мистическим (интуитивным) познанием или вследствие абсолютизации одного из них. Другой причиной заблуждений является придание абсолютного значения тому, что по своей сути. Принцип всеединства применительно к познанию тем самым означает постоянное обобщение, поиск все более общих теорий, способных включить в себя ранее известные.
Всеединство является также принципом отношения трех ценностей, фундаментальных для всякой классической философской системы, - истины, блага и красоты. Их соединяет понятие любви.

Вселенская теократия

Принцип всеединства находит свое продолжение в учение Вл. Соловьев о вселенской теократии. Теократия (букв. «боговластие»), по замыслу философа, должна объединить все христианские народы прежде всего в единство духовное.
Предполагалось, что во главе нового духовного объединения станет Папа
Римский. Папа стал бы главой духовной власти всех христиан. Светскую власть объединенных народов возглавил бы российский император. Наконец, еще одна
«ветвь власти» (говоря теперешним языком) должна была принадлежать пророкам
- людям, которые в силу своих интеллектуальных и нравственных качеств пользуются особым уважением и авторитетом. Их миссия «теоретическая» и
«пропагандистская». Вселенская теократия призвана противостоять опасности нигилизма и грубого материализма. Эта опасность остро ощущалась Вл.
Соловьевым на протяжении всей жизни.

Учение о Софии

Учение о Софии ярко выражает своеобразие философии Вл. Соловьева. София - не только понятие, но и образ, придающий философским взглядам русского мыслителя романтическую приподнятость и поэтическую возвышенность. В образе
Софии наглядно обнаруживается особое, утонченно-трепетное, отношение Вл.
Соловьева к миру, характерное также для его философии.

Учение о Софии - типичное метафизическое учение, т.е. представляет собой умозрительную гипотезу, которая не может быть ни доказана, ни опровергнута методами естественных наук. В условиях все большего распространения научного («положительного») мировоззрения, отвергающего метафизические сущности, Вл. Соловьев смело идет по стопам Платона - основателя метафизики. София и есть вечная женственность - образ красоты, хрупкости, порождающего начала и в то же время - двойственности, переменчивости и безразличия. Это обобщенный образ земного мира - мира противоречивого и обманчивого и одновременно одушевленного и прекрасного. В образе Софии нашли свое отражение различные идеи и представления, известные в истории мысли. Вл. Соловьев синтезировал идею дуальности (двойственности) Платона, понятие Души мира неоплатоников, христианское учение о Премудрости Божией, представления о познании средневековых мистиков, образ беспорочной красоты
Девы Марии (Матери Божией).

Мысля Софию как философское понятие, Вл. Соловьев одновременно представлял ее совершенно наглядно - в виде прекрасной женщины. Она трижды в течение жизни являлась ему в видениях, о чем он рассказал в стихотворении
«Три свидания». Можно сказать, что образ Софии был для него своеобразной музой, вдохновлявшей его. Одновременно София - важнейшее понятие философской системы. При помощи столь ненаучного понятия, которое гораздо ближе стоит к области поэтического творчества, чем к науке, Вл. Соловьев сознательно стремился избегнуть односторонне-рационалистического характера своей философии. Мыслитель всегда стремится избегать всякой односторонности. Это было его программным положением, прямо вытекающим из принципа всеединства
Понятие Софии прямо или косвенно фигурирует во всех произведениях Вл.
Соловьева. Это означает, что без него философ не мог обойтись при решении самых разнообразных вопросов. В понятии Софии заключено множество смыслов.
Оно выполняет в философской системе Вл. Соловьева также и разнообразные функции.
София играет роль своеобразного «соединительного моста» между рациональным содержанием философии и ее поэтически-возвышенной стороной. Дело в том, что
София это первообраз мира, иначе говоря, идеальный план мира. С помощью понятия Софии Вл. Соловьев утверждает, что мир не сводится к хаотической стороне: в нем существен момент упорядоченности. Закономерности мира, однако, не могут быть сведены к законам механической причинности, известным естествознанию. Эти законы (а не только их проявления) бесконечно многообразны и изменчивы. Это значит, что мир одушевлен, подобно тому как одушевлен отдельный человек, отдельное живое существо. Понятие Софии индивидуализирует понятие Души мира. Всякая душа индивидуальна. Но когда речь идет о душе лишь как об абстрактном понятии, то познать ее во всей полноте невозможно. Для этого ее надо представить конкретно - в виде определенного лица, личности. Абстрактную душу невозможно и любить - любить можно лишь конкретное лицо, которое можно ощутить или представить наглядно.
Именно поэтому Душа мира получает у Соловьева конкретно-наглядное выражение.
С другой стороны София - символ и наглядный образ любви. Любовь же - то, что объединяет. София и есть объединяющее начало. Мир не рассыпается на отдельные части, хотя и состоит из множества разнообразных и разнокачественных предметов. При внимательном рассмотрении мы видим, что все части взаимосвязаны и взаимообусловлены. Следовательно, существует то, что его объединяет. Это София - начало любви.

Наибольшую роль София играет не по отношению к природе как таковой (т.е. взятой вне человека), а по отношению к человеческому обществу и истории.
София есть то, что объединяет человечество, всех людей, причем не только живущих в настоящее время, но все поколения, прошлые и нынешние. В развитии общества София впервые являет себя непосредственно.

Соловьев также показывает в образе Софии - «тело Христово», или христианскую церковь. Церковь является обязательным посредником между Богом и человеком. Вне церкви никакая вера в Христа невозможна. Церковь есть соборное объединение людей. Это добровольное объединение, возникающее на основе общей веры, общих идеалов и ценностей. Церковь - это единение в любви. Поэтому церковно-соборное объединение является положительным образцом для всякого творческого объединения, предполагающего не ущемление прав и достоинства личности, а, наоборот, утверждающего свободу индивида.

«Русская идея». Вл.С. Соловьев

Вл. Соловьеву принадлежит заслуга в постановке и разработке проблемы, которую с тех пор принято обобщенно обозначать словосочетанием «русская идея», она как бы является конкретным выражением принципа всеединства.

Вл. Соловьев считал, что каждая нация, объединенная в соответствующее государственное единство, призвана выполнять в составе человечества определенную миссию, или роль. Под нацией он понимал не этнос, а совокупность народов, объединенных в одном государстве. Миссия, или роль, нации в составе мирового целого есть ее национальная клея. Каждая нация должна обрести свою идею, в противном случае существование нации не оправдано. Национальная идея - это определенное задание, данное Богом; это долг народа, объединенного в государстве, перед Богом. Одновременно это вклад, который нация призвана внести в копилку общечеловеческих достижений.
Национальная миссия тем более высока и значительна, чем более она способствует достижению всечеловеческого единства на христианских основаниях.

Таким образом, «русская идея» в понимании Вл. Соловьева - это миссия
России в составе мирового сообщества. Она выступает долгом или моральным обязательством, а не вытекает непосредственно из материальных условий существования России. Анализ исторического пути России позволит определить те моменты истории, в которые она вносила наибольший вклад в развитие христианской цивилизации. Именно эти моменты дадут возможность определить миссию России в будущем: «Что Россия должна сделать во имя христианского начала и во благо христианского мира».

В чем же состоит, по Вл. Соловьеву, «русская идея», или историческая миссия России? Конечно, она должна быть связана с задачей усиления роли христианства и христианских ценностей. Вл. Соловьев полагает, что следует использовать мощь российского государства не для узконациональных целей, а во благо христианского человечества. Россия как крупнейшее государство должна стать инициатором и главной опорой духовного объединения христианских стран. В этом и состоит «русская идея»: «Христианская
Россия... должна подчинить власть государства... авторитету Вселенской
Церкви и отвести подобающее место общественной свободе... Русская империя, отъединенная в своем абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселенской церкви и делу общественной организации... внесет в семейство народов мир и благословение».
«Русская идея» мыслится Соловьевым в контексте его учения о Вселенской теократии и всеединстве. Поэтому «русская идея требует от нас обращения всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных органических единств - церковь, государство и общество», будет находиться «в безусловной внутренней связи» с двумя другими. Церковь (первое лицо социальной троицы) олицетворяет собой начало единства и солидарности. Она является также носителем традиции или предания. Государство, или светская власть (второе лицо социальной троицы), должно стать могучим орудием «истинной социальной организации». Для этого государству следует перестать быть защитником эгоистических национальных интересов. Государство не должно быть целью само по себе. Оно должно быть средством, прежде всего законодательно регулировать частную инициативу лиц п организаций. Наконец, общество, или общественность (третье лицо социальной троицы), есть свободная и совершенная организация, выражающая самодеятельность и самоорганизацию свободных граждан. Общественность направляется деятельностью пророков. Три лица социальной троицы должны быть «безусловно солидарны между собой», поскольку являются органами единого организма, выполняющими жизненно важные функции общественного целого.

Место и значение Вл. Соловьева в истории русской мысли

Величие творчества и личности Вл. Соловьева было очевидно многим его современникам и непосредственным преемникам, на которых мыслитель оказал значительное влияние.
Место и значение творчества Вл. Соловьева в истории русской мысли определяются тем, что он явился завершителем и систематизатором русской философской классики. Его система - вершина русской классической философии.
Без творчества Вл. Соловьева едва ли мы вообще имели бы возможность говорить о русской классической философии как о реальном факте культуры.
Реализуя принцип всеединства, он стремился к максимальному теоретическому обобщению опыта предшествующего философского и культурного развития. В его философии нашли отражение в переосмысленном виде идеи едва ли не всех выдающихся западноевропейских и русских мыслителей.

Общим для Вл. Соловьева и западноевропейской философской классики явилась и постановка в центр философствования вопроса об идеале. Классическую философскую мысль интересует не столько вопрос «что есть», сколько «что должно быть». Идеал определяется христианским мировоззрением, поэтому вполне очевиден и не требует особых усилий, чтобы быть понятым. Это гармония души и тела, братство и солидарность людей, любовь, сострадание и милосердие, стыд, совесть, благоговение перед высшим и другие ценности христианского мировоззрения. Но почему наблюдаемая действительность столь далеко отстоит от идеала?

Уверенность в конечном торжестве идеала над уродствами и безобразиями видимого мира лежит в основе ощущения прочности бытия, его незыблемости перед лицом возможных катастроф и потрясений. Ничто не может нарушить поступательного движения мира в целом, а следовательно, общественного развития, истории человечества. Историческая закономерность пробьет себе дорогу. Поэтому катастрофы и неурядицы носят временный, преходящий характер. В этом же русле развивается основная тенденция философского творчества Вл. Соловьева.

Используемая литература:

Лосев А.Ф. «Владимир Соловьев и его время»

Вл. С. Соловьев «Избранные произведения»


Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Сын великого русского историка Сергея Михайловича Соловьева Владимир Сергеевич Соловьев (1853—1900) был крупнейшим религиозным мыслителем и одним из наиболее выдающихся философов в истории России. Его оригинальное и чрезвычайно многообразное творчество - от науки до поэзии, от рациональной философии до религиозной мистики — ярко и целостно запечатлело самые характерные черты русской духовной традиции и благодаря этому может быть названо «энциклопедией русской духовной жизни» .

До конца 60-х годов в советской литературе в отношении творчества Вл. Соловьева упорно применялась фигура неприязненного умолчания. Позднее начали появляться отдельные статьи о нем. Этапной вехой на этом долгом и трудном пути стала книга «Вл. Соловьев», написанная замечательным историком философии и философом А. Ф. Ло-севым (серия «Мыслители прошлого», М., 1983). В 80-е годы были сделаны попытки взвешенной оценки и адекватного осмысления некоторых аспектов творчества выдающе-гося мыслителя , но главное - открылась возможность публиковать на родине его собст-венные труды, давным-давно уже превратившиеся в библиографические раритеты .

В обширном наследии Вл. Соловьева достойное место занимает ориенталистическая проблематика, связанная в том числе с историей и культурой Дальнего Востока, и прежде всего Китая и Японии. При этом в осмыслении китайско-японской темы многогранный талант Вл. Соловьева проявился с особой яркостью, ибо тут он выступал и как ученый-куль-туролог, и как философ, и как политический писатель, и как религиозный пророк .

Несмотря на то что в 80—90 гг. XIX в. отечественное востоковедение не было опреде-ляющим в формировании в русском обществе представлений о дальневосточной культуре, оно, тем не менее, приносило свои плоды. На этот период времени пришелся последний и творчески наиболее насыщенный этап жизни Вл. Соловьева. В 1888 г. увидел свет труд выдающегося русского китаеведа С. М. Георгиевского «Принципы жизни Китая». Высоко оценивая значение этого произведения для развития русского китаеведения, П. Е. Скачков писал: «С. М. Георгиевский в «Принципах жизни Китая» рассматривает главным образом конфуцианство, культ предков, даосизм, но ни один из современных ему критиков не кос-нулся этих проблем, ограничиваясь общими замечаниями и останавливаясь лишь на част-ностях» . В данном случае он не совсем точен. В 1890 г. Вл. Соловьев в статье «Китай и Европа», положительно оценивая работу С. М. Георгиевского, акцентировал свое внимание именно на этих аспектах жизни китайского общества. Интерес культурного деятеля и мыс-лителя такого масштаба, как Вл. Соловьев, к малопопулярному в то время в русском обществе дальневосточному региону (в этом же году он опубликовал статью «Япония») — уже само по себе явление симптоматичное, немаловажное и потому заслуживающее вни-мания. Следует также отметить, что размышления русского философа о специфике китайской и японской культур отразили существенные особенности развития философских воззрений как самого Соловьева, так и русской философской культурологии в целом.

Важную роль в формировании убеждения философа в необходимости специального рассмотрения дальневосточной культуры сыграла его полемика с Н. Я. Данилевским, соз-дателем теории «культурно-исторических типов», а в дальнейшем с его последователями: Н. Страховым, К. Леонтьевым и др. Начало спору положил сам Данилевский в статье, увидевшей свет в последний год его жизни (1885), «Г. Вл. Соловьев о православии и католицизме», где Соловьев критикуется за то, что в работе «Великий спор и христианская политика» (1883) он строит обоснование универсализма мировой истории на умозрительно- схематичном противопоставлении Запада и Востока. При этом западной культуре Вл. Со-ловьевым отводилась активная роль, формирующая принцип «самодеятельности» человека. Значение же Востока определялось особым, созерцательно-пассивным восприятием сверхъестественного. Находя такое различие западной и восточной культур слишком об-щим, Данилевский замечает, что оно ничего не дает для понимания своеобразия китайской культуры: «Ни один народ в мире не заботился менее о сверхъестественной силе, как та треть человечества, которая живет в Китае, как раз на самом настоящем Востоке. Следова-тельно, эту неудобную и неподатливую на схемы треть человечества приходится выкинуть из истории... Выключение его мотивируется тем, что Китай уже чересчур восточен по своей замкнутости и неподвижности. Замкнутость его происходила от чисто внешних географи-ческих причин, но по духу же и направлению не менее его были замкнуты Индия и Египет. Что же касается до неподвижности, то очевидно, что народ, сделавший большую часть основных культурородных изобретений, не мог быть неподвижным» .

Такая оценка Китая не была для Данилевского чем-то новым. В своем главном труде «Россия и Европа» он неоднократно обращался к Китаю, этому символу «застоя и коснения» для европейской историографии, чтобы подчеркнуть: «Везде... где только гражданст-венность и культура могли развиваться, они имели тот же прогрессивный характер, как и в Европе» . Чуждость же Китая европейской культуре определяется его принад-лежностью к иному культурно-историческому типу, что, однако, не может служить основа-нием для «умаления» достижений китайской культуры: «Китайцы имеют громадную лите-ратуру, своеобразную философию, весьма, правда, несовершенную в космологическом отно-шении, но представляющую... здравую и возвышенную систему этики… Наука и знание нигде в мире не пользуются таким высоким уважением и влиянием, как в Китае» . Социаль-ную отсталость современного ему Китая Данилевский объясняет, следуя своей общей ме-тодологии, не конкретно-историческими причинами, а неизбежным, по его мнению, для всякого оригинального культурного образования историческим регрессом .

Уже после смерти Данилевского в ряде статей (1888—1890) Вл. Соловьев продолжил критику его теории. Он как создатель «философии всеединства» был убежден, что учение о культурно-исторических типах в целом не соответствует реальному характеру истории и ограничивался преимущественно аргументами, подтверждающими, по его мнению, такое несоответствие: историческая универсальность христианства, распространение буддизма в Азии, генетическая связь иудаизма и христианства и т. п. Практически единственным отклонением в эволюционном подходе к истории Вл. Соловьев признавал развитие истории Китая. Более того, он даже сделал вывод, что только Китай может служить доказатель-ством правильности теории Данилевского, поскольку он действительно «чужд» общему ходу развития цивилизации.

В пылу полемики Вл. Соловьев был готов объявить феномен китайской культуры просто «историческим недоразумением» и иронизировал относительно взглядов Данилев-ского по этому вопросу: «Остается только ввести китайский язык и литературу в основу классического образования» . Однако, будучи на редкость последовательным мыслителем, Вл. Соловьев не мог довольствоваться подобными аргументами и не попытаться разрешить проблему специфики китайской культуры. Его работа «Китай и Европа» стала этапной в данном направлении. Вл. Соловьев опирается в ней в первую очередь на конкретные иссле-дования С. М. Георгиевского, а также на зарубежные синологические работы и переводы, но главная его цель — определение сущности китайской культуры. Статья «Китай и Евро-па» далека от какого бы то ни было академизма. Вл. Соловьев ясно определяет свою пози-цию как позицию христианского мыслителя: христианская истина имеет абсолютный, вселенский смысл и все прочие явления культуры рассматриваются в соотнесении с ней.

Китайская культура, считает русский философ, глубоко чужда «христианской» европей-ской культуре. Он утверждает: «Наши антипатии и опасения может возбуждать не сам китайский народ с его своеобразным характером, а только то, что разобщает этот народ с прочим человечеством, что делает его жизненный строй исключительным и в этой исклю-чительности ложным» .

Основание этой исключительности Вл. Соловьев ищет в сфере религии и философии, ко-торым, по его мнению, принадлежала решающая роль в формировании специфического идеала нации («китайского идеала»). И характерной определяющей особенностью китай-ской культуры оказывается, по Соловьеву, «безусловная власть прошедшего над настоя-щим» . В целом этот «китайский идеал» оценивается им отрицательно. Необходимо, одна-ко, учесть следующее. Вл. Соловьев критикует, прежде всего, тот аспект китайской духов-ной жизни, который сам рассматривает в качестве крайней и предельной ее тенденции. Отношение его к социальному опыту народа отнюдь не однозначно. Так, он пишет: «Пере-нося центр своей тяжести в прошедшее, в область абсолютного факта, неизменного и не-подвижного, китайская семья сама приобрела крепость незыблемого факта, над которым бессильно время» . По Соловьеву, «привязанность к прошедшему, служение предкам, составляют истину китайского мировоззрения» , и, таким образом, непосредственно в «китайском идеале» содержится истина, хотя и неполная. Кроме того, цель статьи «Китай и Европа» не сводилась лишь к критическому рассмотрению культуры «чуждого» Китая.

Вл. Соловьева беспокоило положение дел не только на Востоке, но и в самой Европе. Идея прогресса — вот то, что, по его мнению, европейская культура может противопоста-вить китайской: «Противоположность двух культур — китайской и европейской — сводит-ся в сущности к противоположению двух общих идей: порядка, с одной стороны, и про-гресса — с другой. С точки зрения порядка важнее всего прочность социальных отношений, идея прогресса требует их идеального совершенства... Что Китай достиг прочного поряд-ка — это несомненно; насколько европейский прогресс ведет к социальному совершенст-ву — вот вопрос» .

При всей своей приверженности идее прогресса (в данный период творческой деятель-ности) Вл. Соловьев далек от безусловной уверенности в реальной возможности его осущест-вления европейской цивилизацией.

Признавая исторический факт культурной разобщенности и серьезность проблемы взаимоотношения различных культурных традиций в своих статьях о Китае и Японии, Вл. Соловьев тем самым признает, хотя и косвенно, определенную реалистичность кон-цепции культурно-исторических типов Н. Данилевского. Но в главном его позиция остава-лась неизменной: во взгляде на исторический процесс как смену органически не связанных между собою культур он отказывается видеть закон, выражающий общий смысл человече-ской истории. Первоначально Соловьев противопоставляет такому пониманию апелляцию к другому закону человеческого развития — закону прогресса (с оговорками по поводу возможности «подлинного» и «мнимого» понимания прогресса, эта позиция содержится и в работе «Китай и Европа»). Но в дальнейшем (наиболее последовательно в «Трех раз-говорах», 1900) он вообще отказывается от прямой связи исторической судьбы челове-чества с какой-либо исторической детерминированностью.

Концепция прогрессивного развития всей истории (а не только отдельных ее культур-ных «фрагментов», как у Данилевского) сохраняет определенное значение в философии Вл. Соловьева и в «Трех разговорах». Вл. Соловьев отнюдь не превращается в историче-ского релятивиста: смысл и абсолютная ценность культурно-исторического опыта человечества, безусловно, признается религиозным мыслителем. Напротив, он не желает ставить под сомнение смысл и ценность вне зависимости от того, каковы будут фактические ре-зультаты истории и какая из двух моделей — культурного прогресса или культурного циклизма — окажется более точной.

Способность Вл. Соловьева к духовному синтезу плодов самых различных областей человеческой культуры, на наш взгляд, довольно ярко проявилась и в его эсхатологических построениях, оригинально сочетающих теологические и историософские спекуляции с рациональным анализом международного положения в конце XIX в. Пророчество о свето-преставлении соединено у него с весьма популярной в то время проблемой так называемой «желтой опасности», интерес к которой был вызван прежде всего обострением полити-ческой ситуации на Дальнем Востоке.

Свои эсхатологические воззрения Вл. Соловьев выразил главным образом в беллетри-стической форме и в этой связи был охарактеризован Д. С. Мережковским как «безумный и безмолвный пророк» . Отсюда художественно оправданная неоднозначность и даже противоречивость его позиции. Так, апокалиптическое «желтое нашествие», с одной сторо-ны, представляется ужасной карой, с другой — торжеством божественной справедливости, а имя «панмонголизм», хотя и «дико», все же «ласкает слух» философа-поэта. При этом остается не вполне понятным: роковые народы, могильщики мира, суть исчадия ада или посланцы бога? Но, даже не вдаваясь в столь сложную теологическую проблему, имеет смысл точно установить, о каких, собственно, народах пророчествовал Вл. Соловьев.

Для ответа на этот вопрос необходимо прояснить один момент, связанный с понима-нием его знаменитого ниже процитированного стихотворения «Панмонголизм», в котором позиция философа-пророка выражена в поэтически-концентрированном виде. Указанная тема развивается в 5—7-й строфах стихотворения:

Ну, что ж? Орудий Божьей кары
Запас еще не истощен...
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен восставшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы
Идут на север племена .

Если пересказать эти поэтические откровения прозаическим языком, не прибегая ни к каким последующим интерпретациям и комментариям, то вырисовывается следующая картина. Пробужденные, движимые и хранимые «нездешней силою» (характер которой не вполне ясен) многочисленные монголоидные народы, стянув свои полки к «стенам Ки-тая» (вероятно, к Великой китайской стене, то есть к северной границе Срединной импе-рии), оттуда и, логично предположить, под водительством «восставшего» (то есть воспря-нувшего, ожившего, поднявшегося на борьбу) Китая ринутся на север, дабы, подобно гун-нам и туркам, низвергнувшим первый и второй Рим, обратить во прах третий Рим, «а уж чет-вертому не быть».

В процитированном нами издании, вышедшем под редакцией Э. Л. Радлова, зафиксиро-ваны два варианта первой строки 3-й строфы — основной и дополнительной соответствен-но: «Тогда поднялся от Востока» и «Тогда Он поднял от Востока // Народ безвестный и чу-жой». Это различие, очевидно, связано с отмеченной выше проблемой дьявольски-самочинной (в первом случае) или богоданной (во втором случае) природы того импульса, который приводит в движение «безвестные и чужие народы». «Божественная орудийность» их движения отнюдь не разрешает эту проблему, поскольку используемое орудие может быть как специально изготовленным пользователем, так и случайно попавшимся или даже подсунутым (в данном случае — дьяволом), ему под руку. Орудием Провидения во втором смысле является, например, антихрист, описанный Вл. Соловьевым в «Краткой повести об антихристе», завершающей «Три разговора» (см. ниже).

Иной вид имеет «Панмонголизм» в более поздних изданиях , где, во-первых, предпоч-тение отдано второму варианту начала 3-й строфы, усиленному заменой в третьей строке неопределенного «удара» рока на его «орудье», отчетливо соотносимое с «орудьем Божьей кары» в 5-й строфе; во-вторых, что еще интереснее, говорится уже не о «восставшем», а на-оборот, о «поникшем» Китае. Таким образом, картина решительно меняется: из главного «орудья Божьей кары» Китай превращается в ее жертву (каковой мыслится и Россия), собравшиеся у его стен полки оказываются окружившими страну врагами.

Для объяснения этой странной, на первый взгляд, метаморфозы следует вспомнить о некоторых исторических событиях, происходивших в период создания стихотворения. Согласно датировке «Писем», соответствующей авторскому указанию в письме «По поводу последних событий» (см. ниже), оно было написано 1 октября 1894 г., то есть в разгар японо-китайской войны 1894—1895 гг., когда до победы Японии было еще далеко и обе стороны выступали в одинаковой роли агрессора. Вынужденное участие в войне принимала и Корея. Находящемуся за тысячи километров наблюдателю-неспециалисту столь грозное пробуждение дотоле «спавшего» Востока могло показаться пробой сил или борьбой среди «своих» за главенство в грядущем походе на Запад. Ведь подобная борьба происходила там же и перед татаро-монгольским нашествием. Естественно, лидером «поднявшихся орд» в то время представлялся Китай. Отсюда первая редакция стихотворения.

Но гигант оказался стоящим на глиняных ногах. Разгром Китая, с одной стороны, пока-зал, что главной силой в дальневосточном регионе является не он, а Япония, одна из стран «восточных островов», с другой — укрепил (у тех, кто его имел) страх перед «желтой опас-ностью», поскольку обнаружил появление на мировой арене нового хорошо вооруженного и коварного хищника. Отсюда понятна смена эпитета «восставший» на его антоним «поник-ший» применительно к Китаю в новой редакции стихотворения, в целом сохранившей старую концепцию и после японской победы. Сменился лидер «пробудившихся племен».

Реконструированная на поэтическом материале трансформация представлений Вл. Со-ловьева о потенциальном лидере апокалиптического нашествия с Дальнего Востока пол-ностью соответствует эволюции его теоретических рассуждений на эту тему. Если в 1890 г. в статье «Китай и Европа» роль «бича божьего» он отводил только Китаю, соглашаясь с мнением А. Ревиля, что Япония «решительно перешла на сторону» Европы , то уже в 1900 г. в «Трех разговорах», напротив, именно японцы изображаются творцами идеи панмонголизма, покорившими и Китай, и Европу. Кардинальным событием разделяющего две работы десятилетия была на Дальнем Востоке как раз японо-китайская война.

Показательно также, что развивавшее тему «Панмонголизма» стихотворение В. Брюсо-ва «Грядущие гунны» (1904—1905) явилось уже прямым откликом на военные успехи Япо-нии в русско-японской войне .

В связи с различением двух редакций «Панмонголизма», к сожалению, не проведенным в последнем издании стихотворений Вл. Соловьева , отметим неточность, допущенную известным исследователем творчества А. Блока В. Орловым. Комментируя эпиграф к бло-ковским «Скифам»:

«Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно»,

— представляющий собой начальные строки «Панмонголизма», В. Орлов утверждал, что А. Блок ошибся при цитировании, поставив вместо «слово» — «имя» . В действительности же ошибся сам В. Орлов, поскольку А. Блок точно цитировал первую редакцию этого стихотворения , в которой его начальную строфу со словами «Панмонголизм! Хоть имя дико» Вл. Соловьев сделал также эпиграфом своей знаменитой «Краткой повести об антихристе».

Как политический мыслитель-рационалист Вл. Соловьев в своих произведениях не мог не отразить очевидное изменение соотношения сил на Дальнем Востоке. Но Вл. Соловьев был прежде всего религиозным философом, и доминированием именно этой его ипостаси может быть объяснен тот на первый взгляд странный факт, что в своей последней прижиз-ненной публикации, комментирующей «Три разговора» и озаглавленной «По поводу по-следних событий» (1990), он, вопреки детально разработанной версии «Краткой повести», завершителем мировой истории вновь признал Китай. Полагая, что «историческая драма сыграна и остается еще один эпилог», Вл. Соловьев с пафосом утверждал, что в этом послед-нем акте конец истории сойдется с ее началом, поскольку главную роль тут сыграет «сам дедушка — Кронос в лице ветхого деньми китайца» . Это эсхатологическое рассуждение о завершающемся круге человеческой истории само завершает исторический круг рассуж-дений Вл. Соловьева о Китае, будучи возвращением к его первоначальной точке зрения. Подобный взгляд на Китай, хотя в целом и расходится с концепцией «Краткой повести», все же имеет в ней некоторую предпосылку: грядущий завоеватель мира, японский богдыхан — «по матери китаец, соединявший в себе китайскую хитрость и упругость с японскою энергией, подвижностью и предприимчивостью».

Итак, Вл. Соловьев в своей последней публикации пренебрег политической реальностью во имя историософской и в значительной мере эстетизированной симметрии. Действи-тельно, Китай — носитель самой древней из живых цивилизаций и потому с эсхатологиче-ской точки зрения наиболее пригоден быть «закруглителем» мировой истории. Весьма при-мечательно, что эту идею Вл. Соловьев максимально усилил метафорическим отождествле-нием Китая не с расхожим Гогом и Магогом, а с высшими и древнейшими божествами греческой ойкумены — Кроносом и «Ветхим деньми», то есть Яхве , победителем Гога и Магога.

Публикуемая ниже подборка высказываний Вл. Соловьева о Китае дает достаточно пол-ное (насколько это возможно в данном объеме) представление об общей духовной направ-ленности и жанровом разнообразии его оригинального осмысления синологической пробле-матики в трех основных работах: статье «Китай и Европа» (1890),«Краткой повести об ан-тихристе» (1900) и письме в редакцию журнала «Вопросы философии и психологии» «По поводу последних событий» (1900). Большая и содержательная статья «Китай и Евро-па» здесь представлена относительно небольшими фрагментами из начальной и заключи-тельной части . Из «Краткой повести об антихристе», также достаточно пространной , взята историософско-геополитическая экспозиция . А лапидарное письмо «По поводу последних событий» воспроизведено полностью .


Ст. опубл.: Проблемы Дальнего Востока. 2/90, с. 182-187.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) родился в семье знаменитого историка, профессора Московского университета С. М. Соловьева. По отцу В. С. Соловьев принадлежал к духов¬ному званию (его дед был священником в Москве), по матери происходил из старинного украинского рода. Семья Соловье¬вых была многочисленна – в ней было девять детей. Семья жила дружной жизнью, но в ней царила «суровая и набожная атмосфера», и в ней будущий философ долго оставался погру-женным в детские мечты и грезы. «Странным ребенком был я тогда, Странные сны я видал», - писал впоследствии о себе Вл. Соловьев. Эти «странные сны» никогда не теряли власти над его душой – в духовном складе Вл. Соловьева «царство мистических грез», действительно, всег¬да занимало немалое место. Во всяком случае, сам Соловьев относит первое видение «Софии» уже к девятому году жизни. Придавать этому видению, как и всем «странным снам», реша¬ющее значение в духовной жизни Вл. Соловьева было бы, конечно, преувели¬чением, которое не может быть оправдано, но и игнорировать этот факт тоже не приходится при изучении загадочной нату¬ры Вл. Соловьева.
11 лет Вл. Соловьев поступает в гимназию, которую он окон¬чил 18 лет. Гимназические годы Соловьева имели решающее значение в формировании его личности: за это время он от дет¬ской религиозности перешел к атеизму, очень страстному и бурному. Уже в 13 лет у него начался период сомнений; по сло¬вам самого Соловьева, он «в возрасте от 14 до 18 лет прошел через различные фазы теоретического отрицания»: «Совестно вспомнить даже, - писал он через несколько лет, - какие глу¬пые кощунства я тогда говорил и делал». Близкий друг (с юно¬сти) В. С. Соловьева, известный философ Л. М. Лопатин, пи¬шет о нем: «Была пора в его жизни, начиная с 15 лет, когда он был совершенным материалистом... Я никогда потом не встре¬чал материалиста, столь страстно убежденного. Это был типи¬ческий нигилист 60-х годов».
Но в эти юные годы начинается и отрезвление и возвраще¬ние к вере. По свидетельству того же Лопатина, в 16 лет Соло¬вьев знакомится со Спинозой, который стал «первой философ¬ской любовью» Вл. Соловьева и имел, несомненно, глубокое влияние на него именно своей религиозной стороной, о чем так хорошо свидетельствует сам Соловьев в статье о Спинозе. Справедливо также и то, что от Спинозы Соловьев взял не только живое чувство реальности Бога, но и яркое «переживание ду¬ховного всеединства мира»; от Спинозы же идет и гносеологическая трихотомия у Со¬ловьева (три вида познания – эмпирическое, рациональное и мистическое). Духовный перелом, раз начавшись, стал развиваться очень быстро и решительно. Он приходится как раз на студенческие годы Соловьева (1869-1874), из которых первые три года Соло¬вьев провел на естественном факультете, который бросил, не окончив. Перейдя на историко-филологический факультет, Со¬ловьев в течение одного года подготавливается к государствен¬ному экзамену, каковой и сдает в 1873 году. Следующий учебный год (с осени 1873 г. по лето 1874-го) Соловьев проводит в Московской духовной академии. В течение этих пяти лет Соло-вьев очень много занимается философией, а также специальным изучением религиозно-философской литературы, и в это время сложились первые основы его будущей системы. Кандидатское сочинение Соловьева в переработанном виде было напечата¬но в журнале «Православное обозрение» за 1873 год под назва¬нием «Мифологический процесс в древнем язычестве». Уже к этому времени Соловьев стал страстным и пламенным последователем христианского учени; у Соловьева начинают уже в это время формироваться грандиозные планы. В 1874 году он публикует магистерскую свою диссертацию под заглавием «Кризис запад-ной философии. Против позитивистов»; защита ее состоялась в Петербургском университете. Молодому ученому был всего 21 год, но его солидная эрудиция, глубокая вера в свои идеи и замыслы, вдохновенная, почти пророческая речь на диспуте – все это сразу снискало ему славу. Любопытно, что известный историк Бестужев-Рюмин заявил после диспута: «Россию мож¬но поздравить с гениальным человеком». Уже в начале следую¬щего года Соловьев стал читать лекции в Московском универ¬ситете и на Высших женских курсах, а летом он испросил себе командировку для научных занятий в Англию, куда и уехал летом 1875 года.
В эти годы умственные интересы Соловьева сосредоточи¬вались не на философии, в точном смысле слова, а на мисти¬ческой литературе, которую он пристально изучал и раньше, а в Лондоне всецело отдался ее изучению. Но уже через несколь¬ко месяцев он неожиданно покидает Лондон и едет в Египет. Официальным поводом для этой поездки, остающейся и ныне достаточно загадочной была необходимость изучить неко¬торые материалы в Египте. Конечно, это так же мало правдо¬подобно, как и сообщение Соловьева одному приятелю, что на спиритическом сеансе (Соловьев в эти годы очень интересовал¬ся спиритизмом) духи сообщили ему о существовании в Егип¬те тайного каббалистического общества (в Лондоне Соловьев, между прочим, усиленно занимался изучением Каббалы, о зна¬чении которой в религиозно-философском творчестве Соловье¬ва мы будем еще иметь случай говорить). Сам Соловьев в известном стихотворении «Три свидания» объясняет свою вне¬запную поездку в Египет «таинственным зовом Софии». Соловь¬ев в разгаре занятий в Британском музее неожиданно бросает Лондон, едет в Каир на «таинственное свидание». Через несколько месяцев Соловьев возвращается в Европу и летом 1876 года был уже в Москве. Осенью 1876 года он возобновил преподавание в университете, но весной 1877 года он из-за раздоров в профессорской среде бросил университет, переехал в Петербург, где получил службу в Ученом комите¬те Министерства народного просвещения. Весной 1880 года он с большим успехом защитил в Петербурге докторскую дис¬сертацию «Критика отвлеченных начал», но кафедры и здесь не получил, а читал лекции как доцент в университете и на женских курсах. Надо отметить, что еще в 1877 году появилась в печати (неза¬конченная) работа Соловьева «Философские начала цельного знания». Работа эта, представляющая первый очерк философ¬ской системы Соловьева, чрезвычайно ярко вскрывает то направ¬ление, по которому движется творческая мысль Соловьева, оставшегося, по существу, верным до конца жизни идеям, высказанным в указанной работе. Несколько позже (в начале 1878 г.) он выступил с публичными лекциями на общую тему «Чтения о Богочеловечестве», в которых мы находим уже все (точнее, по-чти все) метафизические идеи Соловьева. «Чтения о Богочело¬вечестве» собирали многочисленную аудиторию и положили начало всему тому большому, доныне еще не сказавшему свое¬го последнего слова религиозно-философскому движению, которое связано с именем Соловьева.
В 1881 году, после убийства Александра II (1 марта), Соло¬вьев в публичной лекции, посвященной вопросу о критике Просвещенства, закончил свою речь осуждением революционных действий, а затем воскликнул: «Царь должен простить преступ¬ников». Этот призыв Соловьева к необходимости отказаться от смертной казни привел его к вынужденной отставке от преподавания в университете; ему было предложено воздержаться от публичных выступлений. Соловьев навсегда отошел от универ¬ситета, целиком ушел в писание книг и статей, а публично вы¬ступил лишь один раз за год до смерти. Отныне Соловьев ухо¬дит в церковно-общественную работу, и это справедливо счита¬ют поворотным пунктом в жизни Соловьева. Новый период в жизни и творчестве, не отрывая его от философии, все же отмечен чрезмерным вниманием к проблемам конкретной жизни. Вслед за многими русскими мыслителями Соловьев отдает очень мно¬го своего вдохновения публицистике, пишет целый ряд статей по наиболее жгучим вопросам современности. Но, конечно, не эта, по преимуществу, журнальная работа придает утопичес¬кий характер его творчеству в этот период, а теократическая утопия, которая овладевает его сознанием с начала 80-х годов, В 1884 году он работает над задуманным им трудом «История и будущность теократии» (задумано в трех томах). Первый том не мог появиться (вследствие цензурных условий) в России и вышел (на русском языке) в Загребе только в 1887 году. Неко¬торые главы этой книги печатались в России в журнале «Право¬славное обозрение» (в 1885 и 1886 гг.), но книга в целом, ввиду католических симпатий Соловьева, выраженных в книге, не была допущена к печатанию. Надо иметь в виду, что еще в 1883 году Соловьев выступил с большими статьями под общим заглавием «Великий спор и христианская политика», в которых он с боль-шим подъемом, с разнообразной аргументацией высказывается в защиту примата Рима, Эта позиция Соловьева вновь еще бо¬лее окрепла вследствие сближения его с известным католичес¬ким епископом Штроссмайером, встреча с которым имела бес¬спорное влияние на Соловьева в его стремлении к соединению Церквей». Вл. Соловьев в своей защите католической Церкви порвал со всеми славянофильскими кругами, с которыми он был свя¬зан,- но он не отходил от Православия. Однако когда Со¬ловьев приехал в 1887 году в Париж и в салоне одной русской княгини прочитал доклад о России, то в этом докладе он так резко восстает против русской Церкви, что его обличения идут дальше даже, чем шел Чаадаев... Доклад этот в дальнейшей переработке составил содержание небольшой книги под за¬главием («Русская идея»).
Утопические элементы никогда окончательно не исчезали у Соловьева, но основная идея его теократической утопии, мечта о соединении власти Римского папы с властью русского Царя, как основе для осуществления на земле Царства Божьего, окон¬чательно рассеивается в 90-х годах, мироощущение Соловье¬ва приобретает пессимистический характер. В его философских взглядах происходят серьезные сдвиги (мы коснемся этого поз¬же), первые проявления которых находим в большой его книге «Оправдание добра» (1897), еще сильнее в его неоконченных статьях по «теоретической философии» (1897-1899). К этому же времени относятся эсхатологический этюд Соловьева «Три разговора» и связанная с ним «Повесть об Антихристе» (1900). В июле 1900 года Соловьев, вообще отличавшийся хрупким здо¬ровьем, неожиданно заболевает в имении кн. С. Трубецкого, где очень скоро и скончался (31 июля 1900 г.), исповедовавшись и причастившись Св. Тайн перед смертью.
По мнению Н. О. Лосского, философия Соловьева оформилась под преобладающим влиянием христианского платонизма его учителя проф. Юркевича (Московский университет) и учения Шеллинга о связи абсолютного с миром, изложенного в его «Die Philosophy der Mythology und der Oftenbarung» («Философия мифологии и откровения»), а также его натурфилософского учения о развитии природы в направлении к созданию абсолютного организма. Соловьевское исследование конкретных принципов и условий полного знания, несомненно, связано с идеями славянофилов Киреевского и Хомякова. Несомненно, великая заслуга Соловьева состоит в том, что он разработал христианскую метафизику, т. е. учение о преображенной телесности как необходимом условии дости-жения абсолютного нравственного идеала и концепцию об эволюции и сущности исторического процесса и т. д.
Однако как мыслитель Соловьев проявлял пре¬дельную самостоятельность в стремлении адаптировать идеи изученных им философов к собственному миро¬воззрению, важнейшей чертой которого является уни¬версализм. Выступив в период, когда перед русской общественной мыслью встала задача органического син¬теза накопленного материала, С. создал первую русскую категориально-понятийную систему, не сводимую к ка¬кой-либо одной традиции. Основным делом жизни С. стало создание христианской православной философии с тем, чтобы "ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую ему, т.е. разумную безуслов¬ную форму", форму свободно-разумного мышления, когда философский синтез включает в себя и то, что со¬держит вера. Будучи с самого начала убежденным, что "философия в смысле отвлеченного, исключительно те¬оретического познания окончила свое развитие и пере¬шла безвозвратно в мир прошедшего", С. считает необ-ходимым построение новой философии как выражения "цельной жизни", получающего свое исходное содержа¬ние от религиозного знания, или знания существенного всеединства. Новая философия строится С. методом "критики отвлеченных начал" - т.е. всякого рода односторонностей, частных идей и принципов жизни (эмпи¬ризм, рационализм, экономизм, клерикализм и т.п.), ко¬торые пытаются заменить целое и в итоге теряют исти¬ну. Выявление ограниченности этих начал предполагает и определение законного места каждого из них в выс¬шем органическом синтезе, верховным принципом ко¬торого выступает положительное всеединство. Соответственно предметом философии является не бытие как таковое, а то, чему бытие принадлежит, т.е. безусловно сущее как начало всякого бытия. Конечным итогом должна стать организация всей области истинного зна¬ния в полную систему свободной и научной теосо¬фии - всестороннего синтеза преодолевших свою от¬влеченность теологии, философии и науки, причем в ос¬нову синтеза кладется нравственный элемент, что пред¬полагает отказ от гносеологизации философии и пост-роение ее не столько как абстрактной теории, сколько как философии жизни, практически направленного зна¬ния. Философия, по мысли Соловьева, есть прежде всего свобо¬да и духовное освобождение и благодаря этому она де¬лает самого человека именно человеком.
Соловьев изначально был ориентирован на разработку синтетической мета¬физики, где каждое начало находит свое место в гармо¬ническом единстве, с целью выяснения смысла бытия как его укорененности в Боге (тема "оправдания твари") в контексте построения теории бытия и жизни в качест¬ве всеобщего и целостного организма с явными пантеи¬стическими интенциями. Доминирующими и в чем-то противоречащими друг другу являются здесь два ряда идей: учение об Абсолюте (всеединстве) и учение о Богочеловечестве. Настоящим предметом метафизики, считает Соловьев, является не бытие, а сущее (Абсолют, Бог), которому бытие принадлежит. Бытие относительно, су¬щее (сверхсущее) абсолютно, оно выше любых призна¬ков и определений, представляя собой положительное ничто, поскольку не есть что-нибудь, и все, поскольку не может быть лишено чего-нибудь, оно есть положи¬тельная возможность, сила и мощь бытия. Бытие по от¬ношению к абсолютному есть его другое, т.е. сущее – это единство себя и своего отрицания или любовь как самоотрицание существа и утверждение им другого, но этим самоотрицанием осуществляется высшее самоут¬верждение. В этом ключе Соловьев разрабатывает понятие по¬ложительного всеединства, учение о котором выступило ведущей линией русского философствования. Всеедин¬ство есть такое состояние, в котором единое существует не за счет всех или в ущерб им, а в пользу всех, это не¬кое гармоническое единство множеств, идеальный строй бытия, определяющий направленность его эволю¬ции. Раскрывая динамику всеединства, Соловьев утверждает, что в абсолютном можно различить два полюса (цент¬ра) - абсолютное как таковое и абсолютное как стано-вящееся всеединое или идея, сущность, потенция, первоматерия бытия, воплощающаяся в реальную действи¬тельность. Именно здесь наиболее явен пантеизм Соловьева, ибо фактически он снимает идею творения мира и утверждает его изначальную единосущность Богу. Опре¬делив бытие как соотношение сущего и сущности, Соловьев выделяет его модусы (воля, представление, чувство) и от них заключает к модусам всеединства - благу, исти¬не, красоте, через которые осуществляется возвращение раздробленного мира к Абсолюту. Космогонический процесс у Соловьева – последовательность "повышений бы¬тия". Актуально этот процесс проходит через три ступе¬ни явления Логоса (абсолютного в его саморазличении), что позволяет совместить концепцию С. с догматом Трехипостасности и одновременно (богочеловек Хрис¬тос как конкретный Логос) связать сущее с человеком. Особое место в онтологической модели Соловьева занимает учение о Софии, божественной премудрости, ставшее основой софиологического направления русской фило¬софии, а также ведущей темой символической поэзии. Концепция Софии Соловьева весьма темна и противоречива и довольно трудно согласуется с учением о Св. Троице. София трактуется и как мировая душа, и как вечная женственность, и как тело Христово, т.е. Церковь, и как воплощенная в образе Св. Девы Марии. В конечном счете, София (единство – все в себе заключающее) высту¬пает началом, объединяющим тварный мир и Абсолют, это непосредственное воплощение Абсолюта в мире и одновременно идеальный человек, реальная опора индивида в преодолении хаоса тварного мира. Гносеоло¬гическим аспектом концепции положительного все¬единства является теория цельного знания. С течением времени у Соловьева усиливается антикартезианское начало в форме вывода, что человеческий субъект гораздо менее очевиден и достоверен, чем Абсолют, являющийся предметом познания и данный человеку непосредствен¬но в форме ощущения абсолютной истины еще до вся¬кого самосознания; вне безусловной Истины познаю¬щий субъект есть ничто. Цель познания – внутреннее соединение человека с истинно сущим, что органически включает в познавательный процесс нравственный эле¬мент. Истина онтологична, изначально существует до всякого субъекта, есть сущее (безусловная действитель¬ность) всеединое (смысл всего существующего). По¬знать истину – значит вступить в область Абсолюта и тогда истина, овладевая внутренним существом челове¬ка, выявляется как любовь. Следуя Спинозе, Соловьев различа¬ет три источника познания - опыт, разум и мистика. Эмпирическое и рациональное познание дают нам сви¬детельства только о внешности предмета. Суть же по¬стигается посредством третьего рода познания, осно¬ванного на вере, через непосредственное восприятие (интуицию) абсолютной действительности, внутренне соединяющее нас с предметом познания. Это и есть ми¬стика как цельное знание, выраженное у Соловьева в строгой системе логических категорий и отражающее чувство связи всего со всем, причем мистическое знание, составляя "основу истинной философии", должно браться в неразрывной связи со знанием феноменологическим (научным).
Очевидно, что метафизика Соловьева оборачивается антропологией и этикой. Человек есть связующее звено между божественным и тварным миром, в нем "приро¬да перерастает саму себя и переходит (в сознании) в об¬ласть абсолютного", безусловного значения человечес¬кой личности как нравственного существа. Совмещая в себе безусловное и условное, человек двойственен, он есть вместе и божество и ничтожество. Стремление раз-решить это противоречие усиливает со временем у Соловьева элементы имперсонализма, трактовки личности как "подставки" другого, высшего, индивидуализации все¬единства без отказа, однако, от понимания личности как особой формы бесконечного содержания, в социальном плане восполняемого обществом. При этом антрополо¬гия у Соловьева снимает космогонию, ибо наряду с актуальным всеединством необходимо предположить потенциаль¬ное, становящееся всеединство, каковым является чело¬век в силу его причастности двум мирам: в человеке всеединое получает сначала идеальную форму, а затем, посредством сознательного включения в космогоничес¬кий процесс воссоединения с Абсолютом, и реальную. "Земной" план этого процесса Соловьев раскрывает в своем вершинном произведении "Оправдание добра", тща-тельнейшим образом анализируя реальные процессы человеческой жизни. Утверждая в противоречии со сво¬ей концепцией независимость нравственной сферы от религии и метафизики, Соловьев стремится построить рацио¬налистическую этику как развитие разумом изначально присущей ему идеи добра. Составляя полноту бытия, добро ничем не обусловлено, напротив, все собою обусловливает и через все осуществляется. Зло же объектив¬но не существует, есть разлад, дезорганизация бытия, результат свободы, эгоизма. Добро через культуру при¬звано организовать бытие на пути к всеединству. Спосо¬бом упразднения эгоизма является понятая онтологиче¬ски (как соединение учения об Эросе с учением о Со¬фии) любовь как спасение индивидуальности через вну¬треннее признание истины другого, его безусловности.
Итак, в этической концепции В. С. Соловьев исходит из представления о том, что своей победой над нравственным и физическим злом Христос раскрыл человеку единственно правильный путь усвоения всеобщих моральных ценностей. Кроме неба нравственное совершенствование человека поддерживают его природные чувства - стыд, жалость и благоговение. Но эти природные чувства служат индивидуальному проявлению высоких, нравственных принципов. Между тем совершенное добро может выступать только в универсальном проявлении, т. е. не для отдельной личности, а для всего человечества. Всеобъемлющее утверждение совершенного добра осуществляется посредством приобщения как личности, так и общества к нравственным принципам, принесенным на землю Иисусом Христом. В. С. Соловьеву принадлежит значительная роль в определении перспектив обновления православия, в разработке принципов экуменизма, в пересмотре устаревших ортодоксально-традиционных положений христианства. Известно, что ведущие иерархи церкви вместе с синодом запрещали В. С. Соловьеву выступать по церковным вопросам. Но он значительно глубже, чем иерархи и синодальные власти, понимал объективные тенденции в русском православии и наметил программу теологического обновления христианства.
Соловьеву было присуще необычайно острое чувство истории, что выразилось в его постоянном внимании к историо¬софским проблемам. Будучи сыном 19 в., Соловьев безогово¬рочно верил в прогресс и только в конце жизни перешел на позиции социального катастрофизма. Космический процесс рождением человека переходит в историчес¬кий, где всеединство выступает как социальный идеал, смысл истории, уже явленный богочеловеком Христом, давшим человечеству всю полноту положительного от¬кровения. Соответственно история представляет собой богочеловеческий процесс воплощения Божества и обожения человека, или богодействие ("Чтения о богочеловечестве"). В этой прогрессивной эволюции человечест¬во проходит через необходимые экономический и поли¬тический этапы, достигая высшей стадии в духовном обществе или церкви как социальном всеединстве. Человеческие отношения строятся на основе принципа со¬лидарности, вытекающей из сострадания и практически воплощающей изначальную связь всего со всем. Стре¬мясь найти средства реализации данного идеала, в 1880-е Соловьев разрабатывает теократическую утопию, полагая, что единство человечества будет обеспечено всемирной теократией (воссоединением церквей), где нравственная власть принадлежала бы церкви, а политическая - ца¬рю ("История и будущность теократии"). Поиск иници¬ирующего субъекта данного процесса приводит Соловьев к концепции "русской идеи". Развитием человечества, по¬лагает Соловьев, управляют "три коренных силы". Первая – центростремительная – стремится устранить всякое многообразие подчинением одному верховному началу, подавляет свободу личной жизни (Восток). Вторая – центробежная – дает свободу всем частным формам жизни и ведет к всеобщему эгоизму и анархии (Запад). Необходима третья, интегрирующая сила, которая дала бы положительное содержание двум первым и тем са¬мым безусловное содержание человеческому развитию, будучи только откровением высшего божественного ми¬ра. Народ, носитель этой силы, должен быть свободен от всякой односторонности, от какой-либо частной зада¬чи, он призван сообщить живую душу, дать жизнь и це¬лость разорванному человечеству. Таким народом мо¬жет быть, по Соловьеву, только славянство, прежде всего рус¬ский народ, который первым заложит фундамент сво¬бодной теократии. Полагая, что идея нации есть то, что Бог думает о ней в вечности, а не то, что она думает о себе во времени, Соловьев видел историческую миссию России в участии в развитии великой христианской цивилиза¬ции с целью восстановления на земле верного образа божественной Троицы. Эта миссия носит исключитель¬но моральный, а не политический характер, и потому С. всегда резко выступал против национализма ("Нацио¬нальный вопрос в России"). К концу жизни Соловьев все острее ощущает трагизм и катастрофичность истории ("Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории") и отказывается от своей теократической уто¬пии.
Тесно связана с космоантропологией и этикой эстетика Соловьева, в которой мыслитель стремился дать философ¬ское обоснование афоризма Достоевского "красота спа¬сет мир", прилагая к космогоническому процессу эсте¬тический критерий. Красота, являясь местом соприкос-новения двух миров, есть введение вещественного бы¬тия в нравственный порядок через его одухотворение, продолжение начатого природой художественного дела в свете будущего мира, иными словами, чувственное во¬площение в материальном мире истины и добра. Искус¬ство в этом смысле выступает как свободная теургия, т.е. пересоздание эмпирической, природной действи¬тельности с точки зрения реализации в ней божествен¬ного начала. Осуществив глубокий философский син¬тез, Соловьев определил последующие пути развития русской религиозной и философской мысли. Соглашаясь или от¬талкиваясь, большинство русских мыслителей 20 в. раз¬рабатывало темы и мотивы, обозначенные Соловьевым (в особен¬ности метафизика всеединства, софиология, историосо¬фия и др.).
Начало 20 века интеллектуально маркирован как период «Серебряного века» в истории достижений русской творческой элиты. Культура Серебряного века очень многолика: в ней слились не только разные стили и жанры, но и самые разные духовные течения, часто трудно между собой совместимые. Эта разнородность состава сказалась и на характере философии: тут присутствует и влияние западной метафизики, прежде всего немецкого идеализма, и восходящее к славянофилам стремление вернуться к христианским истокам и строить философию на религиозном основании, сближая ее с богословием; и мистико-оккультные мотивы, восходящие к гностицизму и усиленные – особенно в начале 20 века – увлечением апокрифической литературой и интересом к русскому сектантству, прежде всего к мистико-экстатическим сектам. Все эти духовные влияния сказались в творчестве В.С. Соловьева, исключительно одаренного философа, наделенного редкой восприимчивостью к чужим идеям и большим литературным талантом, позволявшим ему с пластичной ясностью излагать самые сложные мыслительные построения.
Итак, Соловьев пытался создать учение, в котором все эти элементы обрели бы единство, составив некоторое органическое целое. Но в силу их разнородности такой синтез оказался достаточно хрупким; при первых же попытках последователей Соловьева строить на нем здание новой философии обнаруживались трудности и противоречия, поэтому фундамент приходилось постоянно укреплять и перестроить. Таким образом, возникли различные варианты, различные трактовки краеугольных камней соловьевского учения, - если назвать только наиболее важные из них. Но влияние Соловьева сказывалось не только в сфере собственно философии: под знаком соловьевских идей формировались новые направления и в литературе, и в том влиятельном в 20 веке духовном течении, которое получило имя «нового религиозного сознания» и было тесно связано с символизмом и декадентством. И причины понятны: поэзия Соловьева в не меньшей степени содействовала усвоению его философских идей и, что самое главное, распространению их далеко за пределами собственно философского сообщества, что сопровождалось новой, порой неожиданной их трактовкой. «Поэтическое влияние Соловьева неуловимее и тоньше, но зато глубже и прочнее, нежели чисто философское». И с этим нельзя не согласится; ведь философия Соловьева, как и многих ее последователей ориентирована эстетически. Печать романтического эстетизма (как у немецких романтиков и близкого к ним Шеллинга) определяет всего Серебряного века, усвоившего не только религиозные искания Соловьева, но и его поклонение Софии – вечной женственности, его мистическую эротику, которой проникнута его поэзия. Булгаков также считает, что «в многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьева только поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и философию его можно и даже должно проверять поэзией». С Булгаковым нельзя не согласится в том, что воздействие поэзии Соловьева было глубже, а главное шире, чем воздействие его философских сочинений, доступных сравнительно узкому кругу читателей.
Также творчество Ф.М. Достоевского сыграло в становлении русской религиозной философии и «богоискательства» не меньшую роль, чем творчество Соловьева, сблизившегося с писателем в последние годы его жизни. Оба они, и Достоевский, и Соловьев, преодолевая позитивистские и материалистические увлечения русской интеллигенции 60-80-х годов, стремились возвратить отечественную мысль к ее христианским истокам. К тому же Соловьева и Достоевского объединяли хилиастические чаяния. Хилиастическая утопия – движущая пружина того устремления к обновлению христианства, которое, начиная с Достоевского и Соловьева, продолжалось и углублялось затем в 20 веке. У представителей так называемого «нового религиозного сознания» оно вылилось полное неприятие Православной Церкви, ожесточенную критику «исторического христианства» и приобрело революционно-разрушительный характер. Что же касается Достоевского и Соловьева, то в основе их проектов создания «истинно вселенской» Церкви лежало стремление преодолеть ту пропасть, которая, постепенно углубляясь со времени петровских реформ, все больше отделяла православную церковь от гуманистической светской культуры, с одной стороны, и от «народной веры», с другой. Именно в «народной вере» искал опору для преодоления процесса секуляризации Достоевский; отчасти, с ним здесь сближался и Соловьев.
Аналогично В.И. Иванов отмечал ключевую роль В.С. Соловьева в самом возникновении религиозных стремлений начала ХХ века: «Истинным создателем наших религиозных стремлений, лирником Орфеем, несущим начало зиждительного строя, был Владимир Соловьев». Зачинающим новый этап в развитии человеческой мысли видел Соловьева С.Н. Булгаков: «Человечество пережило многовековое господство отвлеченного клерикализма, враждебное свободной мысли и научному исследованию; мы переживаем теперь век отвлеченного рационализма, отвергнувшего сначала религию, а затем и философию во имя точного знания и свободного исследования. Но есть основания думать, что и этот период приходит к концу и уже исчерпывает свои положительные потенции. На очереди новый высший синтез, в котором испытующий дух возвращается к себе, к исконным своим запросам и, обогащенный всеми приобретениями векового развития знания и мысли, освобождается от господства того или иного отвлеченного начала, но все их гармонически соединяет. Искание этого синтеза было делом жизни Соловьева». Само название книги Булгакова стало нарицательным, оно указывало путь многих русских интеллигентов.
«Соловьевское общество» выросло из литературного кружка 1890-х годов, организованного семьями Оболенских, Бобринских, Столыпиных, кружок посещал и сам В.С. Соловьев. Общество организовалось около 1901 году. Оно собиралось в ресторане «Донон» на «соловьевские обеды», читался и обсуждался доклад. Председателями Общества были Ю.Н. Милютин (1901-1912) и князь А.Д. Оболенский (1912-1916). Членами Общества были: князь С.М. Волконский, князь Э.Э. Ухтомский, А.А. Столыпин, А.В. Кривошеин, Н.Н. Львов, П.П. Извольский и др.
Софиология Владимира Соловьева, в которой соединились христианские и оккультно-гностические мотивы, оказалась в центре не только религиозной философии, но и декадентской поэзии. В 1900-1901 годах появились софианские кружки, одним из которых руководил брат Владимира Соловьева – Михаил Соловьев. Эти кружки посещали и поэты-символисты как старшего, так и младшего поколения; к последнему принадлежали Андрей Белый, Александр Блок, Сергей Соловьев и другие. По словам Андрея Белого, они стремились осуществить соловьевство как жизненный путь и освятить женственное начало Божественности. Андрей Белый хорошо передает настроения софианских кружков: «Появились «видящие» средь «невидящих»; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; они и тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо… интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности… и видящие расходились в догадках; тот был атеист, а тот был теософ; этот влекся к церковности, этот шел прочь от церковности; соглашались друг с другом на факте зари; «нечто» светит, из этого «нечто» грядущее развернет свои судьбы». И будущее, в самом деле, развернуло вскоре «свои судьбы», - только такие, каких никто из чаявших «новой зари» не ожидал. Итак, апокалиптические предчувствия оказались созвучны настроениям Серебряного века; однако, в отличие от самого Соловьева последнего периода, соловьевцы начала века скорее испытывали «новый трепет», экстатическую жажду «небывалого», экзальтацию в предвестии «розовых зорь», которые, впрочем, уже в 1905-1907 годах стали приобретать багряной отсвет. С.Н. Трубецкой при Московском университете организовал Студенческое историко-филологическое общество, первое заседание которого состоялось 16 марта 1902 г. Председателем Общества стал С.Н. Трубецкой, товарищем председателя – П.И. Новгородцев. Была начата работа в четырех секциях: философской (председатель Л.М. Лопатин), исторической, историко-литературной и общественных наук. Общество стремилось привлечь студентов к творческой работе и, тем самым, отвлечь от революционной деятельности (хотя бы в стенах университета), что встретило противодействие со стороны радикально настроенного студенчества. Руководитель философской секции Лопатин подталкивал студентов к занятиям, в основном, философией немецкого идеализма. В студенческие годы в секцию входили такие религиозные мыслители как П.А. Флоренский, В.Ф. Эрн и др., которые в 1904 г. организовали 5-ю секцию Общества «История религии», явившейся ядром Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева. Таким образом, религиозно-философская проблематика преобладала среди философов-профессионалов, она стала завоевывать все больший интерес со стороны интеллигенции и способствовать перемене ее настроений.

Последние дни Владимира Соловьева

Смерть Владимира Сергеевича Соловьева оказалась для русского общества глубоким потрясением, наложившим отпечаток на духовную жизнь русской интеллигенции в последующие десятилетия. "Это был истинно великий русский человек, гениальная личность и гениальный мыслитель, не признанный и не понятый в свое время, несмотря на всеобщую известность и на относительный, иногда блестящий успех, которым он пользовался" {Трубецкой С.Н. Смерть В.С.Соловьева 31 июля 1900 г. // Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991, с.295.}, -- писал один из ближайших друзей и учеников философа С.Н.Трубецкой. Последние дни Соловьева, проведенные им в подмосковном имении Узкое {Более подробно об истории этого места см.: Коробко М. Подмосковная Узкое: Имение и его владельцы. Художественное собрание усадьбы. // Наше наследие. No 29--30, с.126--145.}, можно сравнить с уходом из жизни Пушкина и Толстого. Еще при его жизни философ Л.М.Лопатин охарактеризовал мировоззрение Соловьева как "философию конца". Кончина философа как бы дополнительно окрасила его творческий путь и духовный опыт некоторой эсхатологической тональностью. Резко возрос общественный интерес к его личности и мировоззрению. Появляются многочисленные публикации о Соловьеве, о встречах с ним, истолкования его мыслей и трудов. Большинство тех, кто когда-либо, хотя бы ненадолго попадал в соловьевский круг общения, стремились поведать об этом, внеся новые штрихи в его биографию. Тех, кто непосредственно был свидетелем угасания философа, было достаточно много. Во-первых, это семья С.Н.Трубецкого и дети отсутствовавшего в это время владельца имения Петра Трубецкого; знакомые Соловьева, в том числе: Аграфена Михайловна Панютина, юрист Николай Васильевич Давыдов, приехавший с ним в Узкое, и историк Василий Осипович Ключевский; врачи, лечившие умирающего; его мать Поликсена Владимировна Соловьева и сестры; местный священник, принявший последнюю исповедь философа; прислуга, бывшая в главном доме усадьбы, и сестры милосердия. Шестеро из присутствовавших оставили нам свои свидетельства о тех днях, что подтверждает их осознание не просто жизненной, но особой духовной важности этого момента. Первые по времени создания воспоминания принадлежат С.Н.Трубецкому. Они были написаны в Узком 12 августа того же 1900 года, и впервые опубликованы уже в сентябрьском номере журнала "Вестник Европы" под названием "Смерть В.С.Соловьева 31 июля 1900 г." В 1910 году в газете "Московские ведомости" (номер от 3 ноября) появились мемуары об исповеди Соловьева, написанные священником С.А.Беляевым, бывшим настоятелем церкви села Узкого. Этот материал был включен в состав письма другого православного иерея Н.А.Колосова как ответ на рассказ бывшего униатского священника Н.А.Толстого о переходе Соловьева в греко-католическую (униатскую) церковь. (Он был опубликован в газете "Русское слово", незадолго до этого). Не вдаваясь в полемику по этому вопросу, отметим лишь, что, по нашему мнению, сам философ едва ли бы захотел категорично определить свою конфессиональную принадлежность. Еще в 1892 году в письме к В.В.Розанову, позже ставшему одним из самых непримиримых его противников, Владимир Соловьев так высказался об этом: "Исповедуемая мною религия Св.Духа шире и вместе с тем содержательнее всех отдельных религий: она не есть ни сумма, ни экстракт из них. как целый человек не есть ни сумма, ни экстракт своих отдельных органов" {Соловьев B.C. Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. III. СПб., 1911. С.44.}. Смерти Соловьева посвящен отрывок из частично опубликованного в 1916 году дневника Анны Шмидт, одной из поклонниц философа. Она приезжала в Узкое во время его болезни. Работа приват-доцента Н.В.Давыдова "Из воспоминаний о В.С.Соловьеве" увидела свет незадолго до революции в историческом журнале "Голос минувшего" (1916, No 12). Позже она была переиздана в исправленном и дополненном виде, будучи включенной в мемуарную книгу Давыдова "Из прошлого" как отдельная глава. "Последние дни Владимира Соловьева" А.М.Панютиной были написаны ею уже в эмиграции, в связи с двадцатипятилетием со дня смерти философа. В 1926 году они были напечатаны в издававшейся в Париже русской ежедневной газете "Возрождение". Воспоминания врача-педиатра Георгия Несторовича Сперанского стоят особняком от свидетельств остальных очевидцев. Их создание относится уже к 1960 году. Тогда в Узком, ставшем санаторием Академии наук, Г.Н.Сперанский проводил свой летний отдых. Рукопись его мемуаров "Кое-что о старом Узком" до настоящего времени хранится в санаторной библиотеке. Хотя почти все эти воспоминания и были известны раньше, собранные вместе они представляют собой нечто качественно новое, некое сверхличное свидетельство о последних днях философа, обладающее особыми свойствами объективности и объемности изложения. Мы видим соловьевский уход с различных позиций и одновременно как единое человеческое свидетельство. До сих пор не существует подробного жизнеописания Владимира Сергеевича Соловьева. Это дело будущего, очевидно, более далекого, чем хотелось бы. Мы начали его с конца -быть может, в этом тоже есть свой смысл. Использованные источники цитируются последующим изданиям: Беляев С А. (отец Сергий). [Воспоминания об исповеди В.С.Соловьева]. // Соловьев B.C. Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. III. СПб., 1911, с.215-217. Давыдов Н.В . Из воспоминаний о В.С.Соловьеве. // Давыдов Н . В. Из прошлого. 4.2. М, 1917, с.141-156. Ельцова Е.М. (Лопатина Е.М.). Сны нездешние: (К двадцатипятилетию кончины В.С.Соловьева). // Книга о Владимире Соловьеве. М., 1991, с. 12-155. Кузьмин-Караваев В.Д. Из воспоминании о Владимире Сергеевиче Соловьеве. // Книга о Владимире Соловьеве, с.253-262. Панютина А.М. Последние дни Владимира Соловьева.// Возрождение (Париж). 1926, 27 февраля. Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. Сперанский Г.П. Кое-что о старом Узком. Рукопись, хранящаяся в библиотеке санатория Российской Академии наук "Узкое". 1960. Трубецкой СИ. Смерть В.С.Соловьева 31 июля 1900 г. // Книга о Владимире Соловьеве, с.292--299. Шмидт А.Н. Из дневника (отрывки). // Шмидт А.Н. Из рукописей Анны Николаевны Шмидт. М., 1916, с.245-269. М.А.Н. А.Н.Шмидт на похоронах В.С.Соловьева. // Шмидт А.Н. Указ. соч., С.VII-VIII. Для того, чтобы сделать основной текст максимально удобочитаемым, ссылки на мемуары и дневник заменены фамилиями их авторов. В угловых скобках вставлены уточнения, опущенные и недописанные слова, их части и отдельные фразы. В конце отдельным приложением помешены краткие сведения о мемуаристах и упоминаемых ими персоналиях.

СВИДЕТЕЛЬСТВА И ВОСПОМИНАНИЯ ОЧЕВИДЦЕВ

В этот год Трубецкие проводили лето в Узком, имении брата Сергея Николаевича князя Петра, который уехал с женой лечиться за границу и просил Прасковью Владимировну переехать в его подмосковную, где оставались все его дети 1 . Громадный дом был полон народу, жизнь в нем била ключом. Я тоже, как всегда, приехала повидаться со своими друзьями, и все мы спрашивали себя: приедет ли Соловьев или убоится слишком шумного общества? (Панютина) Вл.С.Соловьев приехал в Москву вечером 14-го июля и провел ночь в "Славянском базаре" 2 . Выехал он совершенно здоровый из с.Пустыньки, со станции Саблино 3 , но уже по приезде в Москву почувствовал себя нездоровым. 15-го, утром, в день своих именин, он был в редакции "Вопросов философии" 4 , где оставался довольно долго и послал рассыльного переговорить со мной по телефону. (Трубецкой) 15 июля Сергея Николаевича вызвали по телефону 5 " с ним говорил Владимир Сергеевич и сказал ему, что он весьма желает приехать, но чувствует себя очень скверно. -- Ничего, -- ответил ему Сергей Николаевич, -- приезжай, ты тут наверное поправишься. (Панютина) Я звал его к себе, в подмосковную моего брата, с.Узкое, и предложил ему ехать из Москвы с Н.В.Давыдовым, его хорошим знакомым и моим родственником, которого я ждал к обеду. В редакции Владимир Сергеевич не производил впечатления больного, был разговорчив и даже написал юмористическое стихотворение. (Трубецкой) Совсем недавно <...> я получил письмо от работавшего в 1900 году в редакции "Вопросов философии и психологии" в качестве секретаря Ю.И.Айхенвальда, в котором приведено четверостишие, о котором говорю; B.C. сам записал его 15 июля в редакции журнала и просил передать Ю.И.Айхенвальду. Вот это четверостишие, хранящееся в подлиннике у Айхенвальда: Свою к журналу близость ощущаю. Она отныне для меня не миф: "На чай" в казенных "знаках" получив, Я пью еще стакан естественного чая. Почетный именинник психологического общества и его журнала. Владимир Соловьев 15 июля 1900 г. Москва. (Давыдов) Из редакции он отправился к своему другу, А.Т.Петровскому, которого он поразил своим дурным видом, а от него уже совсем больной прибыл на квартиру Н.В.Давыдова 6 . Не заставши его дома, он вошел и лег на диван, страдая сильной головною болью и рвотой. (Трубецкой) Последнее мое свидание с В.С. состоялось при очень странной обстановке дней за десять с небольшим пред его кончиной. Это было 15 июля 1900 г. Я тогда еще состоял Председателем Московского Окружного Суда и оставался, без семьи, один в Москве в ожидании моего ваканта, начинавшегося 17 июля. С.Н.Трубецкой это лето проводил с семьей в Узком, подмосковном имении единокровного брата своего П.Н.Трубецкого, который пребывал в другом своем именин на Дону. Еще накануне я по телефону, имеющемуся в Узком, сговорился с Трубецким о том, что приеду к нему 15-го в Узкое, отстоящее от Москвы верстах в 14, обедать часам к пяти. Вернувшись домой из Окружного Суда в третьем часу, я заметил, что в передней на вешалке, кроме моего пальто, висит чья-то "разлетайка". На вопрос мой, кто это у меня, старый и добродушный служитель мои Иван невозмутимо ответил: "Не знаю, больной какой-то", а на вопрос, да где же он, объяснил, -- "В кабинете вашем лежит, конечно". На восклицание мое, как же это ты пускаешь ко мне в кабинет незнакомых больных, Иван ничего не ответил, и я отправился в кабинет. Там на широком и низком диване действительно лежал незнакомец, обернувшись лицом к стене и так положив голову на принесенную ему Иваном с моей постели подушку, что я лица его не мог разглядеть, но заметил только, что незнакомец был коротко острижен. Я постоял над ним, кашлянул, что-то громко сказал, но лежащий человек молчал и не менял позы. Я совершенно растерялся, не зная, что надо в подобных странных случаях делать (не караул же кричать!), но в это время больной обернулся, взглянул на меня, и я узнал в нем Владимира Сергеевича. (Давыдов) Через несколько времени Н.В.Давыдов вернулся домой и был очень встревожен состоянием Владимира Сергеевича, объявившего ему, что едет с ним ко мне в Узкое. Он несколько раз пытался отговорить его от этой поездки, предлагал ему остаться у себя, но Владимир Сергеевич решительно настаивал. "Это вопрос принципиально решенный, -- сказал он, -- и не терпящий изменения. Я еду, и если вы не поедете со мной, то поеду один, а тогда хуже будет". (Трубецкой) Он очень изменился, что зависело главным образом оттого, что он остриг обычно длинные волосы свои, а кроме того он был смертельно бледен. На вопрос, что с ним, B.C. ответил, что сейчас чувствует морскую болезнь, и что ему надо немного отлежаться, а что завернул он ко мне, приехав нынче из Петербурга, так как в редакции журнала "Вопросы философии и психологии" ему сказали, что я еду нынче к Трубецкому, куда он просит и его захватить. Я, конечно, согласился, но B.C. был настолько плох на вид, что я усомнился в возможности везти его в Узкое и отправился на телефон, чтобы спросить у Трубецкого совета. (Давыдов) ... Н.В.Давыдов сообщил по телефону Трубецкому, что у него сидит Соловьев и требует, чтобы он ехал с ним в Узкое; но что он, Давыдов, не знает, что ему делать, так как по его мнению Соловьеву очень плохо. -- Ничего, -- отвечает Сергей Николаевич, -- привези его. Он здесь отлежится и поправится. Это с ним бывает. (Панютина) С.Н. ответил, что если у Соловьева тошнота и головокружение, то его можно везти, что такие явления у него бывают не редко как результат малокровия мозга. (Давыдов) Н.В.Давыдов спрашивал меня по телефону, и я, думая, что у Соловьева простая мигрень, советовал предоставить ему делать, как он хочет. (Трубецкой) Я предупредил Трубецкого, что мы запоздаем, и пошел к Соловьеву, он продолжал лежать, пил глотками содовую воду, иногда словно забывался, но через мгновение уже болтал, сообщив мне между прочим, что получил в редакции "Вопросов" аванс, чему чрезвычайно рад, так как это компенсирует полученную в день именин (15 июля -- празднование Св. Владимира) болезнь; это он даже передал в форме четверостишия, которое я не записал и забыл. (Давыдов) Мы стали поджидать их. Надвинулась полная темнота и пошел дождь, а их все не было. Стало тревожно; уж думалось, не случилось ли что-нибудь с ними в дороге. (Панютина) Время шло, а B.C. просил дать ему еще полежать; уже было больше пяти часов, и я предложил Соловьеву, отложив поездку в Узкое, остаться и переночевать у меня, а к Трубецкому отправиться завтра. Но он ни за что не соглашался отложить до следующего дня посещение Трубецкого и наконец объявил, что так как я, по-видимому, не хочу ехать, то он отправится один. При этом B.C. действительно встал и отправился, плохо стоя на ногах от слабости, в переднюю. Оставить его силою у себя я не решился и предпочел везти B.C. в Узкое. Других кроме связки книг вещей с ним не было, и остановился ли он где-либо в Москве, я от него добиться не мог; он повторял упорно только одно: "я должен нынче быть у Трубецкого". (Давыдов) Прошло несколько часов, в продолжении которых больной просил оставить его отлежаться. Наконец он сделал усилие, встал и потребовал, чтобы его усадили на извозчика. Наступил вечер, погода была скверная и холодная, шел дождик, предстояло ехать 16 верст, но оставаться Соловьев не хотел. (Трубецкой) Я нанял "лихача" и не без труда помог B.C. влезть в пролетку, которую пришлось закрыть, так как начал накрапывать дождь. Когда мы вышли на крыльцо, к B.C. подбежал нищий 7 и бросился целовать его руки, приговаривая, "ангел Владимир Сергеевич, именинник!" Соловьев вынул из кармана. не глядя, и подал нищему какой-то скомканный кредитный билет, объяснив, что это его собственный нищий, который всегда предчувствует время его приезда в Москву и, где бы он ни остановился, всегда безошибочно находит его. Этот нищий и поднесь существует, пребывая всего чаще около крыльца дома Л.М. Лопатина или около церкви Покрова в Левшине; он одет довольно чисто и прежде носил фуражку с красным околышем; у него седая борода, и он нередко бывает трезв; между нашими общими знакомыми он известен как "Соловьевский нищий". Поездка наша в Узкое была не только тяжела, но прямо кошмарна; B.C. совсем ослаб, и его приходилось держать, а между тем движение пролетки возбудило в нем вновь морскую болезнь; дождь усиливался и мочил наши ноги, и стало, благодаря ветру, холодно. Ехали мы очень тихо, так как на шоссе растворилась липкая грязь, и пролетка скользила набок и было уже темно. В одном месте дороги B.C. попросил остановиться, чтобы немного отдохнуть, добавив, "а то пожалуй сейчас умру". И это казалось, судя по слабости B.C., совершенно возможным. Но вскоре он попросил ехать дальше, сказав, что чувствовал то самое, что должен ощущать воробей, когда его ощипывают, и прибавил, "с вами этого конечно не могло случиться". Вообще, несмотря на слабость и страдание, в промежутки, когда ему делалось лучше. B.C., как всегда, острил, поднимал самого себя на смех и извинялся, что так мучает меня своим нездоровьем. (Давыдов) Продвигались они очень медленно, почти шагом эти 15 верст, которые отделяют Узкое от Москвы, так как каждый толчок вызывал невыносимую боль у бедного Соловьева. Он то терял сознание, склоняясь на грудь Николая Васильевича, то приходил в себя, требуя, чтобы его везли в Узкое, то в каком-то экстазе сочинял и декламировал стихи. (Панютина) Приехали мы в Узкое поздно; Соловьев был так слаб, что его пришлось из пролетки вынести на руках. Его тотчас же положили в кабинете на диван, и он. очень довольный, что добрался, все-таки, до Трубецких, просил, чтобы ему дали покойно полежать. (Давыдов) Наконец, в десятом часу вечера к подъезду бесшумно подкатила извозчичья пролетка с поднятым верхом. Один Давыдов вышел из нее бледный и взволнованный. Трубецкой бросился к нему навстречу, и на его вопрос: что Соловьев?-- он ответил: -- Привез нам его, но он так плох, что сам из пролетки не может выйти. Его надо внести в дом на руках. Действительно, Владимир Сергеевич был почти в обморочном состоянии. Из пролетки его на руках осторожно внесли в кабинет князя, рядом с передней, и положили на громадный старинный диван, который занимал одну из стен кабинета. (Панютина) Дорогой ему стало хуже: он чувствовал дурноту и полный упадок сил, и когда он подъехал, его почти вынесли из пролетки и уложили на диван в кабинете моего брата, где он пролежал сутки, не раздеваясь. (Трубецкой) Понемногу он пришел в себя и стал говорить слабым голосом. Мы с княгиней, боясь его стеснить своим присутствием, не вошли в кабинет, но распорядились постелить ему белье на диван; однако Сергей Николаевич решил его пока не поднимать и положил ему только под голову подушки. Долго лежал он таким образом, разговаривая с Сергеем Николаевичем. (Панютина) Его мысль работала и сохраняла ясность еще тогда, когда он с трудом мог разбираться во внешних своих восприятиях. Он приехал под впечатлением тех мировых событий, которым посвящена последняя подписанная им статья 8 . Он собирался ее дополнить и обработать, хотел мне ее прочесть, но не мог. Он пенял мне на мою заметку, помещенную в "Вопросах философии" и набросанную еще до разгара китайского движения 9 . Я обещал ему исправить невольную ошибку и, сидя около него, перекидывался с ним словами о великом и грозном историческом перевороте, который мы переживаем, и который он давно предсказывал и предчувствовал. Я вспомнил его замечательное стихотворение "Панмонголизм", написанное еще в 1894 году, и последняя строка которого врезалась мне в память. -- Какое твое личное отношение к китайским событиям теперь, что они наступили? -- спросил я Владимира Сергеевича. -- Я говорю об этом в моем письме в редакцию "Вестника Европы", -отвечал он. -- Это -- крик моего сердца. Мое отношение такое, что все кончено; та магистраль всеобщей истории. которая делилась на древнюю, среднюю и новую, пришла к концу... Профессора всеобщей истории упраздняются... их предмет теряет свое жизненное значение для настоящего; о войне Алой и Белой роз больше говорить нельзя будет. Кончено все!.. И с каким нравственным багажом идут европейские народы на борьбу с Китаем!.. Христианства нет, идей не больше, чем в эпоху Троянской войны; только тогда были молодые богатыри, а теперь старички идут! И мы говорили об убожестве европейской дипломатии, проглядевшей надвигающуюся опасность, о ее мелких алчных расчетах, о ее неспособности обнять великую проблему, которая ей ставится, и разрешить ее разделом Китая. Мы говорили о том, как у нас иные все еще мечтают о союзе с Китаем против англичан, а у англичан -- о союзе с японцами против нас. Владимир Сергеевич прочитал мне свое последнее стихотворение, написанное по поводу речи императора Вильгельма к войскам, отправлявшимся на Дальний Восток. Зигфриду Из-за кругов небес незримых Дракон явил свое чело, -- И мглою бед неотразимых Грядущий день заволокло. Ужель не смолкнут ликованья И миру вечному хвала, Беспечный смех и восклицанья: "Жизнь хороша, и нет в ней зла!" Наследник меченосной рати! Ты верен знамени креста, Христов огонь в твоем булате, И речь грозящая свята. Полно любовью Божье лоно, Оно зовет нас всех равно... Но перед пастию дракона Ты понял: крест и меч -- одно.> 10 Он приветствует эту речь, на которую обрушились и русские, и даже немецкие газеты; он видит в ней речь крестоносца, "потомка меченосной рати", который перед "пастью дракона" понял, что "крест и меч -- одно". Затем речь его снова вернулась к нам, и Владимир Сергеевич высказал ту мысль, которую он проводил еще десять лет тому назад в своей статье "Китай и Европа" 11 , -- что нельзя бороться с Китаем, не преодолев у себя внутренней китайщины. В Культе Большого Кулака мы все равно за китайцами угнаться не можем; они будут и последовательнее и сильнее нас на этой почве. Владимир Сергеевич говорил и о внешних осложнениях, о грозящей опасности панисламизма, о возможном столкновении с Западом, о безумных усилиях иных патриотов наших создать без всякой нужды очаг смуты в Финляндии, под самой столицей... 12 Это была самая значительная беседа наша за время болезни Владимира Сергеевича. (Трубецкой) Давыдов, тем временем, сообщил нам подробно, что он пережил, пока они ехали. (Панютина) Трубецкой продолжал еще думать, что болезненное состояние B.C. обычный припадок его малокровия мозга, но на следующее же утро выяснилось, что положение B.C. гораздо серьезнее и тяжелее. (Давыдов) Но всем нам ясно становилось, что болезнь его не простая мигрень, которой он иногда страдал, а нечто весьма серьезное. Мы стали по телефону вызывать докторов из Москвы. Но, увы, старания наши были напрасны. Ни единого доктора невозможно было добиться; все они были в отпуску или разъехались на отдых, а те, которые оставались, до того были завалены делами, что не соглашались ехать за город. Между тем время шло и положение больного все ухудшалось. (Панютина) Я эту ночь провел тоже в Узком и утром виделся с B.C., который, хотя продолжал лежать, уговаривал меня не ехать, как я собирался, на другой же день к себе в деревню, а подождать немного, пока он понравится, и отправиться вместе с ним к нашим общим друзьям Мартыновым. Трубецкому B.C. передал, что этою ночью он видел во сне, но совершенно явственно, Лихунчана, который на древнегреческом языке сказал ему, что он вскоре умрет. Соловьев в это утро не был в забытьи, он даже весело острил, но память ему уже изменяла и он, например, не мог вспомнить, где он, приехав в Москву, оставил свои вещи, оказавшиеся потом в "Славянском базаре". Мне в это же утро надо было вернуться в Москву, чтобы в суде сдать должность моему заместителю на время, и я уехал из Узкого, не дождавшись явки врача, за которым послали Трубецкие. Провожая меня, Прасковья Владимировна Трубецкая сказала, что она уверена вопреки мнению С.Н., что Соловьев не поправится; при этом она вспомнила, что как-то, расставаясь с B.C., она сказала ему "прощайте", но он поправил ее, сказав "пока до свидания, а не прощайте. Мы наверное увидимся, я перед смертью приеду к вам". Неосозноваемым предчувствием B.C. смерти она объясняла такое упорное стремление его добраться к Трубецким, ибо ни экстренного, ни простого дела у него в то время к С.Н. не было 13 (Давыдов) Давыдов вернулся в Москву, и ему было поручено, во что бы то ни стало, выслать нам медицинскую помощь, но и его поиски не увенчались успехом, не только докторов, но и сестер милосердия нельзя было найти. (Панютина) На другой день, 16-го, был вызван доктор А.Н.Бернштейн... (Трубецкой) Оставив Узкое, я был вынужден по своим делам на следующий же день ехать в деревню, но успел узнать от Трубецких, что врач нашел положение B.C. очень тяжелым и опасным, а болезнь его даже затруднился определить, так как, казалось, все жизненные органы Соловьева находятся в очень плохом состоянии; но наиболее рельефно определилась болезнь почек (уремия) 11 . (Давыдов) ... 17-го приехал Н.Н.Афанасьев, который и пользовал Владимира Сергеевича до самой его смерти. Кроме того, его посещали московские доктора А.А.Корнилов, бывший у него три раза, проф А.А.Остроумов, следивший за болезнью, и А.Г.Петровский. Так как Н.Н.Афанасьев должен был временно отлучаться по делам службы, то на помощь ему был приглашен А.В.Власов, ординатор проф Черинова, находившийся при больном безотлучно. Врачи нашли полнейшее истощение, упадок питания, сильнейший склероз артерий, цирроз печени и уремию. Ко всему этому примешался, по-видимому, и какой-то острый процесс, который послужил толчком к развитию болезни <...> Состояние с самого начала было признано крайне серьезным. Нельзя не отметить самого внимательного и сердечного отношения со стороны врачей, лечивших Владимира Сергеевича и сделавших все, что было в их силах. Первые дни Владимир Сергеевич сильно страдал от острых болей во всех членах, особенно в ногах, спине, голове и шее, которую он не мог повернуть. Затем боли несколько утихли, но осталось дурнотное чувство и мучительная слабость, на которую он жаловался. Больной бредил, и сам замечал это. По-видимому, он все время отдавал себе отчет в своем положении, несмотря на свою крайнюю слабость. Он впадал в состояние полузабытья, но почти до конца отвечал на вопросы и при усилии мог узнавать окружающих. Первую неделю он иногда разговаривал, особенно по общим вопросам, и даже просил, чтобы ему читали телеграммы в газетах. <...> он говорил мне во время болезни, что приехал в Москву главным образом "к своим покойникам", чтобы навестить могилу отца и деда. (Трубецкой) Сергей Николаевич не отходил от Соловьева и страшно утомлялся. Видя такое безвыходное положение, Прасковья Владимировна, а потом и я, мы обе решили отбросить в сторону всякие условности и начать ухаживать за больным. Он все лежал на диване, метался, и жестоко страдал. Глаза его были воспалены и слезились, и тихие стоны вырывались из груди, но ум еще был замечательно ясен. (Панютина) На второй же день он стал говорить о смерти, а 17-го объявил, что хочет исповедоваться и причаститься, "только не запасными дарами, как умирающий, а завтра после обедни". Потом он много молился и часто спрашивал, скоро ли наступит утро и когда придет священник? (Трубецкой) И вот как-то вечером приходит ко мне человек Трубецких с просьбой от Сергея Николаевича отслужить на другой день литургию и после нее прийти причастить обеденными Дарами {Т.е. освященными на только что отслуженной литургии.} (личное желание Влад Серг) приехавшего из Москвы больного барина. На другой день, в конце утрени, пришла нянька Трубецких -- с просьбой исповедать больного до обедни (при этом она назвала и имя больного -Владимир, а кто он, она не знала). Отслужив утреню, я отправился в дом Трубецких. В передней встретил меня сам князь Сергей Николаевич и, повторив просьбу больного, спросил меня: знаю ли я его? Я ответил, что не знаю. Вслед за этим князь ввел меня в кабинет, где лежал на диване Влад Сергеевич, и познакомил с ним (помню, между прочим, что волосы у Влад Серг были острижены). (Беляев (отец Сергий) Местный батюшка, отец Сергий 15 , тотчас же пришел: мы, конечно, все удалились и оставили их вдвоем. (Панютина) Исповедался Влад Серг с истинно христианским смирением (исповедь продолжалась не менее получаса) и, между прочим, сказал, что не был на исповеди уже года три, так как, исповедовавшись последний раз (в Москве или Петербурге -- не помню), поспорил с духовником по догматическому вопросу (по какому именно Влад Серг не сказал) и не был допущен им до Св. Причастия. -- "Священник был прав, -- прибавил Влад Серг, -- а поспорил я с ним единственно по горячности и гордости: после этого мы переписывались с ним по этому вопросу, но я не хотел уступить, хотя и хорошо сознавал свою неправоту; теперь я вполне сознаю свое заблуждение и чистосердечно каюсь в нем". Когда кончилась исповедь, я спросил Влад Серг, не припомнит ли он еще каких-нибудь грехов. -- Я подумаю и постараюсь припомнить, -- отвечал он. Я предложил ему подумать, а сам стал было собираться идти служить литургию, но он остановил меня и попросил прочитать ему разрешительную молитву, так как боялся впасть в беспамятство. Я прочитал над ним разрешительную молитву и пошел в церковь служить обедню. <...>. Помню еще, что сам Влад Серг говорил мне, что его считают вегетарианцем -- на том основании, что он не ест мяса, но что хотя он и на самом деле не ест мяса, но только отнюдь не потому, что придерживается вегетарианства. (Беляев) Погода снова наступила чудная, окна были открыты и церковное пение долетало до больного, так как окно, под которым он лежал, было обращено в сторону церкви, находящейся в Узком совсем близко от дома. Во все время обедни Соловьев горячо молился и осенял себя широким православным крестным знамением. После большого выхода священник прошел в дом, держа чашу с Дарами в руках и приобщил Соловьева. (Панютина) Отслужив обедню, я с обеденными Св. Дарами пришел снова к Влад Серг и спросил его: не припомнил ли он за собой еще какого-либо греха? -- Нет, батюшка, -- ответил он. -- Я молился о своих грехах и просил у Бога прощения в них, но нового ничего не припомнил. Тогда я причастил его Св. Тайн. При этом присутствовали князь Сергей Николаевич и супруга его Прасковья Владимировна. (Беляев) Все служащие в доме, ходившие за ним, но окончании службы, поочередно стали подходить к нему и поздравлять его с принятием Св.Тайн, а старая няня детей поднесла ему просфору с пожеланием здоровья. Я тоже поздравила и спросила его, как он себя чувствует. -- Теперь легко, -- ответил он мне, -- да легче очистить свою душу, чем сбросить это тело. Как труп в пустыне я лежу, ничего до меня не долетает! (Панютина) 18-го он исповедался и причастился Св. Тайн с полным сознанием. (Трубецкой) В этот же день, наконец, приехал один доктор, имя которого я забыла. Он внимательно осмотрел Владимира Сергеевича, прописал лекарство, дал указания, как за ним ходить, но надежды на выздоровление никакой не подал. По его мнению положение было безнадежно. Сергей Николаевич был потрясен. Помимо личного горя, его мучила мысль, что он не может дать знать семье Владимира Сергеевича о его болезни. Где находились его мать, брат и сестры, он не знал, а спросить его самого было бесполезно, так как после отъезда доктора бред овладел больным всецело. Мы с княгиней уже не отходили от него. (Панютина) В этот же день Влад Серг впал в беспамятство и до самой кончины не приходил в себя. (Беляев) П.В.Трубецкая 16 , когда в 1900 г. в Узкое привезли тяжело больного их друга Владимира Соловьева, решила, что у него туберкулезный менингит. Эту болезнь, которая бывает чаще всего у детей, знают всего лучше детские врачи, поэтому она вызвала меня к Соловьеву. Он лежал уже без сознания в кабинете П.Н.. На консилиуме с невропатологом, с которым мы приехали вместе, мы отвергли этот диагноз и предположили у него уремию, что и подтвердилось затем на вскрытии, (Сперанский) В последующие дни нам удалось раздобыть сначала одного доктора, потом и другого, молодого врача Власова, который и оставался при нем до конца. Доктора спали в соседней комнате, а мы сидели при больном всю ночь, так как сестер милосердия все еще не было; я у изголовья его -- прикладывала к его лбу холодные компрессы, а Прасковья Владимировна сменяла согревающие компрессы на груди. Он метался, стонал и бредил на греческом, латинском, французском и итальянском языках: минутами, как будто узнавая нас, говорил нам благодарные ласковые слова, прибавляя: -- Вы ничего больше не можете, ничего. Звал свою мать, беседовал с некоторыми знакомыми и друзьями, но чаще всего его бред останавливался на евреях, и он повторял, что их ждут ужасные гонения. -- Молиться за них надо, -- восклицал он постоянно. -- (Панютина) Раз он сказал моей жене: "Мешайте мне засыпать, заставляйте меня молиться за еврейский народ, мне надо за него молиться", -- и стал громко читать псалом по-еврейски. Те, кто знал Владимира Сергеевича и его глубокую любовь к еврейскому народу, поймут, что эти слова не были бредом. Смерти он не боялся -- он боялся, что ему придется "влачить существование", и молился, чтобы Бог послал ему скорую смерть. (Трубецкой) Днем его преследовал Китай; ему казалось, что оттуда надвигаются несметные полчища. -- Quells sont ses figures jaunes grimaèantes? фр.> -- спрашивал он неоднократно. Потом мы догадались, что его беспокоят лица, сотканные в той материн, которой была обтянута высокая спинка дивана, на котором он лежал. Прасковья Владимировна завесила эту спинку простыней и приколола к ней довольно большое распятие из слоновой кости. Мы все чередовались при нем, никогда не оставляли его одного, и старались читать ему громко молитвы, что всегда успокаивало его. И вот раз, когда я одна дежурила при нем, очевидно, взгляд его упал на распятие, и он не понял, что это такое. -- Кто это, кто это? -- спросил он. -- Это распятие, -- ответила я. -- Кто? кто? -- переспросил он. Я повторила, но он меня не понимал. Тогда я нагнулась к нему и, возвысив голос, сказала: -- Владимир Сергеевич, это Христос. Лицо его внезапно преобразилось, необычайная радость отразилась на нем, он весь просиял: и он, лежавший как пласт уже несколько дней, вдруг приподнялся, простер вперед руки и восторженно воскликнул: -- Христос! Но силы его оставили, и он беспомощно опустился на подушки. Между тем, слух о болезни Соловьева распространился по Москве, и в Узкое стали наезжать некоторые его знакомые и поклонники, и поклонницы. Они бродили по парку, жили даже у крестьян в избах, но доктора настаивали на том, чтобы к больному никого из посторонних не пускали. Когда приехал Ключевский, его, однако, провели к кабинет, но к больному он не подошел, а стал сзади и долго молча смотрел на него. Приехала также одна из сестер, г-жа Попова, но по своим семейным обстоятельствам не могла остаться с братом. И Ключевский и она, они оба обещали вызвать мать Владимира Сергеевича. Силы его падали, голос слабел и дыхание стало спокойнее. Сестры милосердия, наконец, сменили нас. (Панютина) Силы его слабели: он меньше говорил, да и окружающие старались говорить с ним возможно меньше; он продолжал молиться то вслух, читая псалмы и церковные молитвы, то тихо, осеняя себя крестом. Молился он и в сознании, и в полузабытьи. 24-го числа приехала мать Владимира Сергеевича и его сестры. Он узнал их и обрадовался их приезду, но силы его падали с каждым днем. (Трубецкой) Дней за шесть до конца приехала мать с двумя дочерьми -- Надеждой и Поликсеной Сергеевной. Владимир Сергеевич узнал их и очень им обрадовался. Они заняли комнату рядом с кабинетом, и мы тогда отошли от него, но кн Трубецкая старалась всячески успокаивать и поддерживать бедную старушку в это тяжелое для нее время в чужом доме, среди незнакомых для нее людей. Я же только изредка заходила к больному и видела, как медленно, но несомненно он угасал. Однако мать и сестры еще надеялись, и Поликсена Сергеевна даже решилась отлучиться но делам в Москву и опоздала к концу. (Панютина) "Должно быть, я слишком много зараз работал", -- говорил он в последние дни; как ни велико было обилие его дарований, его физический организм не выдержал постоянного напряжения, постоянной кипучей деятельности. (Трубецкой) Я провела три дня вблизи его больного, когда он был уже не в полном сознании. Меня пустили к нему, по просьбе его матери, один раз. Я его увидела спящим. Мы жили далеко друг от друга, и я должна была уехать. (Шмидт) В последние дни температура сильно поднялась (в день смерти до 40), появились отек легких и воспаление сердца <...> 27-го ему стало как бы легче, он меньше бредил, легче поворачивался, с меньшим трудом отвечал на вопросы; но температура начала быстро повышаться: 30-го появились отечные хрипы, а 31-го, в 9 1 / 2 ч. вечера он тихо скончался 17 <...> "Трудна работа Господня", -- говорил он на смертном одре. (Трубецкой) Агония началась 30-го июля 18 отеком легкого, длилась почти сутки и 31-го к вечеру его не стало. При последних его минутах у его изголовья стояли мать и сестра, у ног -- Трубецкой с женой, а в глубине комнаты -- доктор и я. Трубецкой взял руку Владимира Сергеевича, сложенную крестным знамением и осенил его широким крестом. Так умер Соловьев. (Панютина) Гроб поставили в церковь. Никто даже не читал над покойником. Вечером второго августа мы с отцом достигли наконец Узкого 19 . О смерти Соловьева мы узнали в этот день. 2-го августа, на пути из Швейцарии, купив газету на станции между Смоленском и Можайском. Двинулись мы в Россию, получив неожиданную телеграмму: Ton frerc Vladimir est malade a Moscou, chez Troubctzkoi, reviens. фр.> С.Н.Трубецкой встретил нас на крыльце. Он горячо сжал руку моего отца и голосом, в котором слышались слезы, сказал: "Ах Михаил Сергеевич, как я вас ждал!". Он повел нас в церковь, снял с лица умершего мешок со льдом. Голова Соловьева, гладко остриженная, казалась неожиданно маленькой. Ничего из Моисеева величия. Мой отец пожелал остаться наедине с братом, мы вышли на церковное крыльцо, под черное августовское небо, усеянное звездами. Мы узнали, что в этот день приезжала Софья Петровна и говорила о желании Соловьева быть похороненным в Пустыньке. Но сестры покойного отнеслись к Хитрово холодно... Утром 3 августа состоялось отпевание в университетской церкви св.Татианы, той самой, где мальчику Володе при звуках херувимской песни явилась дева, пронизанная лазурью золотистой, с цветком нездешних стран в руке 20 . Москва была совсем пуста, в церкви небольшая кучка народа. (Соловьев) По стенам и сзади стояли родные, личные друзья и знакомые, несколько литераторов и ученых, но публики, общества -- не было. Оно не пришло сказать ему последнее "прости". (Кузьмин-Караваев) В отпевании приняли участие: сакелларий Благовещенского собора, Н.И.Иванцов, брат А.М.Иванцова-Платонова, молодой иеромонах Петр Зверев (теперь епископ), старый духовник Соловьевых Ф.М.Ловцов от Успения на Могильцах. Из Петербурга приехал князь А.Д.Оболенский. Гроб украсили венками. На одном из них было написано: "Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!" 21 Кадила звенели, старый Федор Мартынович Ловцов плакал, утирая слезы платком с широкой красной каймой. Замороженное лицо умершего начало оттаивать, по щекам стекали капли, похожие на слезы... (Соловьев) Бледное лицо его с непривычно, совсем коротко остриженными волосами, еще бледнее и чище и строже, чем при жизни, напоминало прекрасную византийскую икону. (Ельцова) Это не был уже Соловьев -- дух во плоти. Перед глазами лежала в гробу одна плоть -- земная оболочка великого, свободного, вечного духа. Его дух уже был освобожден от оков личности, как сказал на могиле один оратор. Красивые черты дорогого лица уже были обезображены печатью смерти... Мертвенная бледность и худоба не поражали -- и при жизни у него никогда не было цветущего вида. Поражало отсутствие взгляда, глаз. Уже не было видно на лице мощи колоссального ума, чарующей прелести дивного сердца... Как-то не верилось, что жизнь его оборвалась, -- ...что скрылся он За грань земного кругозора 22 . (Кузьмин-Караваев) Когда вынесли гроб и поставили на колесницу, я пошел впереди гроба, несколько сбоку, позади же гроба шли близкие и родственники. А.Н.Шмидт шла предо мною, справа впереди гроба, отдельно от всех. Она плакала и время от времени смотрела на гроб каким-то особенным взглядом, который я иногда ловил, а иногда и ощущал не видя. Несмотря на то, что и сам я не мог удерживаться от слез, мысль о покойном все время чередовалась у меня с мыслью об этой загадочной женщине. В это время брат Вл Сча -- Михаил Сергеевич, шедший почти рядом со мной, видя нескрываемую мою скорбь, подошел ко мне и стал расспрашивать о моих отношениях к Вл Счу; вскоре он также спросил меня, не знаю ли я эту женщину, идущую впереди; я отозвался незнанием. Вопрос М Сча побудил меня удовлетворить и собственному любопытству, я поравнялся с А Ной и хотел спросить ее: "Вы, должно быть, очень любили его?" Но как-то сразу почувствовал, что это может быть понято в нежелательном смысле, и я только спросил ее: "Вам очень жаль его?" Она быстро взглянула на меня заплаканными глазами и, утвердительно кивнув головой, заплакала еще сильней. Я почувствовал, что продолжать разговор было неудобно. (М.А.Н.) Маленькая фигурка А.Н.Шмидт шла около гроба. В глазах ее был тихий экстаз, быть может, она верила, что ее возлюбленный воскреснет. (Соловьев) Уже когда мы шли за гробом по Пречистенке к девичьему монастырю, я очутилась рядом с женщиной, высокой, очень худой, изможденной, и узнала Е.И.Поливанову. Я вдруг спросила ее: -- Помните: "В былые годы любви невзгоды..." 23 Она улыбнулась и ответила быстро: -- Нет, нет, не говорите мне... Я сейчас заплачу... Были еще какие-то очень странные, по простой терминологии, "чудные" женщины, странно одетые; профессора, Трубецкие, Гольцев, студенты... Были нищие и знакомый нищий в дворянской фуражке с бакенбардами и красным носом... Извозчики снимали на козлах шапки и крестились... (Ельцова) Начало августа -- самое глухое время в Москве, и на похоронах было сравнительно немного народу. Мы шли за его гробом с несколькими друзьями, вспоминали о нем и говорили о том, какого хорошего, дорогого и великого человека мы хороним. (Трубецкой) Помню ее стоящей над могилой в ту минуту, когда в землю опускался гроб, пристально смотрящей в могилу. Начались надгробные речи. Несколько слов сказал и я: обращаясь к покойному, я вспомнил тот завет, который он оставил в последнее мое свидание с ним. На мой вопрос: "Что самое важное и нужное в жизни?" -- он тогда дал такой ответ: "Быть возможно чаще с Господом", а потом подумав прибавил: "Если можно, всегда быть с Ним". Когда я начинал свою речь, то почувствовал, как она, стоявшая рядом со мною, метнулась в меня глазами, а затем снова опустила их. (М.А.Н.) Над могилой были произнесены речи. Поклонник Соловьева Гартунг патетически восклицал: "И начатые песни Гарольд не скончал и лежит под могильным холмом" 24 . Молодой философ Сперанский говорил весьма напыщенно о том, что "все кружась, исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви" 25 . Но вот выросла над ямой сухая фигура В.И.Герье. Он сказал несколько хороших простых слов, : "Радость и надежду всегда приносил ты с собой, Владимир Сергеевич!", был лейтмотив его речи. (Соловьев) Когда прах Влад Сергеевича был опущен в могилу, я, простившись с кн. С.Н., вышел за ворота монастыря и взял первого попавшегося извозчика. Извозчик спросил меня, кого это хоронили? Я ответил, что хоронили одного известного русского ученого и писателя. -- Уж не Владимира ли Сергеевича Соловьева? Я ответил, что его, и при этом спросил извозчика: почему он его знает? Извозчик отвечал, что он всегда стоит на том месте, где Влад Серг останавливался по приезде в Москву, т.е. у квартиры его матери. -- И как узнаешь, бывало, что приехал Влад Серг, так и поджидаешь его всегда у подъезда, и как он только выйдет, спрашиваешь: куда ехать? А о цене не говоришь, потому что он сам платит всегда больше, чем следовало. Добрый был барин: таких нынче мало. Если увидит нищего, сейчас тебя остановит и слезет подать милостыню. (Беляев) Вечером С.Н.Трубецкой пришел к нам, и тяжело опустившись в кресло, сказал: "Да, сегодня мы схоронили самого большого русского человека!" (Соловьев)

ПРИМЕЧАНИЯ

1 П.Н.Трубецкой, по данным Н.В.Давыдова, в это время был в другом своем имении, находившемся в Области Войска Донского (см.ниже). 2 "Славянский базар" -- гостиница одноименная знаменитому ресторану и находившаяся рядом с ним (Никольская ул., ныне д.17). В.С.Соловьев останавливался в ней и ранее, во время приездов в Москву. 3 Пустынька (Царскосельский уезд Санкт-Петербургской губ.) -- имение С.П. Хитрово, в котором неоднократно бывал и жил В.С.Соловьев. Саблино -- станция Николаевской железной дороги, вблизи которой находилась Пустынька. 1 "Вопросы философии и психологии" -- журнал Московского психологического общества, издававшийся в 1889-1918 гг. Его редакция находилась в Георгиевском переулке (ныне Вспольный пер., д.13). 5 В оригинале 13 июля, но это число вызвано ошибкой памяти А.М.Панютиной. Исправлено нами. 6 Она находилась в левом флигеле городской усадьбы Загоскиной, расположенной в Большом Левшинском переулке (ныне ул.Щукина, д.6). 7 Об этом же нищем пишет и К.М.Ельцова, выделяя его среди остальных. См.: Ельцова К.М. Указ.соч., с. 132-133. Он принимал участие в похоронах В.С.Соловьева. 8 Имеется в виду работа В.С.Соловьева "По поводу последних событий", впервые опубликованная в 1900 году в том же девятом номере журнала "Вестник Европы", что и воспоминания С.Н.Трубецкого. Под "последними событиями" Соловьев подразумевал боксерское восстание в Китае, в котором он увидел силы, несущие гибель европейской цивилизации. 9 Имеется в виду статья С.Н.Трубецкого, бывшая рецензией на соловьевские "Три разговора...". Она была опубликована в журнале "Вопросы философии и психологии". (1900. No 5, с.53). Основные претензии Соловьева к С.Н.Трубецкому по поводу статьи наиболее ярко выражает следующий абзац его работы "По поводу последних событий": "На стр. 363 читаем: "B.C. согласится, что эсхатология отца Пансо-фия, при всей своей фантастичности, отлична от эсхатологии первого века. Почтенный монах знает кое-что о Ницше, о Толстом, о государственном социализме, о франмасонах и даже о последних событиях в Китае". В общем это замечание мне не совсем понятно. Ведь вымышленный автор моей "повести об антихристе", монах Пансофий, представлен мною как наш современник, и следовательно, его "эсхатология", при всей своей фантастичности, как выражается кн.Трубецкой, или при всей своей верности положительным христианским началам, как сказал бы я, никак не может во всех своих внешних фактических частностях совпадать с эсхатологией первого века. Каким образом, на каком основании, да и по какому поводу стал бы я представлять современного образованного монаха, кончившего курс в духовной академии, ничего не знающим о Ницше, Толстом, государственном социализме и франмасонах? Но если автору моей повести невозможно было не знать об этих предметах, то о "последних событиях в Китае", он, напротив, решительно ничего не мог знать. Ведь это было бы такое же точно знание, какое один ревностный градоправитель предполагал в подчиненной ему полиции, требуя, чтобы она извещала его обо всяком пожаре за полчаса до того, как покажется огонь. <...>" Цит. по изд.: Соловьев B.C. Смысл любви. Избранные произведения. М., 1991.С.428-429. 10 На самом деле последним поэтическим произведением Соловьева было "Вновь белые колокольчики", датируемое 8 июля 1900г. (если не считать четверостишия, написанного в редакции "Вопросов философии и психологии" в день приезда в Узкое). 11 Впервые опубликована в журнале "Русское обозрение" (1890, NoNo 2-4). В статье "По поводу последних событий" В.С.Соловьев также ссылается на нес в следующем контексте: "...предвидение и предчувствие этих событий и всего, чем они грозят далее, действительно у меня было и высказывалось мною еще гораздо раньше нынешнего февраля, например, в появившейся десять лет тому назад статье: "Китай и Европа" ("Русское обозрение", 1890)". 12 Имеется в виду проблема статуса Финляндии в составе Российской империи, обсуждавшаяся тогда на страницах периодической печати. 13 Эта сцена произошла в московской квартире С.Н.Трубецкого в доме Общества российских врачей, расположенного в Староконюшенном переулке (ныне д.36). Любопытно сравнить воспоминания Н.В.Давыдова со свидетельствами княжны Ольги Николаевны Трубецкой (1867--1947) -- одной из многочисленных сводных сестер тогдашнего владельца Узкого и А.М.Панютиной: "Впоследствии вспоминали, что за год до этого прощания с братом и его женой он сказал им: "А если помирать начну -- приеду к вам...". См.: Трубецкая О.Н. Князь С.Н.Трубецкой. Воспоминания сестры. Нью-Йорк. 1953, с.61; "И вот, в один из <...> его приездов, Праск Влад и я, однажды, сидя в гостиной, работали и тихо разговаривали. Соловьев сидел против нас, но не принимал никакого участия в нашей беседе; его часто охватывало такое молчаливое настроение. Лучистые, прекрасные глаза его были устремлены в пространство и только изредка останавливались на нас. Вдруг он громко сказал: -- А я приеду к вам умирать!" Мы так привыкли к его странностям, что в то время не обратили внимания на это неожиданное заявление и не придали значения его словам, а вспомнили об них лишь тогда, когда он умирал на наших руках". См. Панютина А.М. Указ. соч. 14 Как свидетельствуют знакомые Соловьева, наиболее вероятная причина уремии -- неумеренное употребление скипидара. "Этот диагноз не мог не поразить близко знавших Соловьева своей неожиданностью. Острый процесс послужил только толчком к развитию болезни. Истощение, упадок питания -- суть результаты. Склероз артерий -- тоже основная причина болезни; следовательно -- цирроз почек. Но откуда он взялся и что могло его вызвать? Невольно вспомнилась привычка Соловьева употреблять скипидар, казавшаяся ему не только вполне невинной, но прямо полезной для здоровья. Внутрь скипидара Соловьев никогда не принимал. Он любил его запах, считал универсальным дезинфицирующим и дезодорирующим средством и, в качестве такового, уничтожал в громадном количестве. Всевозможные бактерии и микробы были маленькой слабостью Соловьева. Он их боялся до смешного и, дабы оградить себя от них, обливал скипидаром стены и пол своей комнаты, свою постель, платье, десятки раз в день вытирал им руки и т.д.; даже в бумажник с деньгами он, случалось, наливал скипидар. Словом, он постоянно в течение более десяти лет находился в атмосфере, обильно насыщенной парами терпентинного масла, и тем постепенно, но верно отравлял свой организм. По какой-то роковой случайности губительное действие паров скипидара -- и именно в смысле развития болезни почек -- оставалось Соловьеву неизвестным. Ни ему самому, ни знавшим его привычку почему-то никогда не приходило в голову справиться о влиянии скипидара у специалистов по фармакологии и токсикологии. Конечно, все это догадка, быть может, не вполне основательная. Но бесконечно тяжело сознавать, что в ряду причин безвременной кончины Соловьева было и роковое заблуждение". См.: Кузьмин-Караваев В.Д. Указ. соч., С.261. 15 Здесь и ниже в оригинале ошибочно -- отец Георгий. Исправлено нами. 16 В оригинале ошибочно -- А.В.Трубецкая. Исправлено нами. 17 В сообщениях о смерти В.С.Соловьева, опубликованных 1 августа 1900 г. в газетах "Московские ведомости", "Русские ведомости", "Русское слово" и др., констатировалось, что его кончина наступила ровно в 9 часов вечера. 18 В оригинале ошибочно -- 30 августа. Исправлено нами. 19 Первоначально С.М.Соловьев относил свое и отцовское прибытие в Узкое к более раннему времени: "Брату Михаилу Сергеевичу была послана телеграмма в Шамуни: он застал брата уже в гробу вечером 1 августа". См.: Соловьев СМ. Биография Владимира Сергеевича Соловьева // Соловьев B.C. Стихотворения. Изд. 7-е, доп. М., 1921, с.46. 20 Перефразируются строки из поэмы В.С.Соловьева "Три свидания" (1898): "Пронизана лазурью золотистой, В руке держа цветок нездешних стран Стояла ты с улыбкою лучистой, Кивнула мне и скрылася в туман." 21 Цитата из стихотворения Н.А.Некрасова "Памяти Добролюбова" (1864). На гроб В.С.Соловьева были возложены два венка с такой надписью, от редакций журналов "Неделя" и "Русская мысль". 22 Цитата из стихотворения А.М.Жемчужникова "Памяти Владимира Соловьева", опубликованного в журнале "Вестник Европы" (1900. .VIO, с.695). 23 Это название и начало стихотворения В.С.Соловьева, посвященного Е.М.Поливановой (1878). 24 Цитируемое двустишие было включено В.С.Соловьевым в написанный им некролог философа Н.Я.Грота (1899). 25 Цитата из стихотворения В.С.Соловьева "Бедный друг, истомил тебя путь..." (1887).

СВИДЕТЕЛИ И УПОМИНАЕМЫЕ ИМИ ПЕРСОНАЛИИ

Айхенвальд Юлий Исаевич (1872-1928) -- литературный критик, публицист, писатель. В 1922 г. был выслан за границу, после чего жил и работал в Берлине. Афанасьев Николай Николаевич -- врач. Впоследствии служил при доме призрения Московского дворянства и 4-й мужской гимназии, а также занимал должность дежурного врача императорских театров. Беляев Сергей Александрович (отец Сергий) -- настоятель церкви Казанской иконы Божией матери с.Узкое, с 1897 г. преподавал закон божий в Узковском начальном земском училище. Попечитель аналогичных учебных заведений в селах Московского уезда Орлово и Терешково, писатель Михаил Константинович Иогель (1848-1909), побывав в Узком 8 мая 1899 г. для "обзора" местного училища и "производства в нем экзаменов", отметил, что оно вызывает "наилучшее впечатление", среди тринадцати им виденных, но "... жаль, что законоучитель С.А.Бсляев во многом не выполнил программы, так что сведения, полученные учениками, отличаются бессвязностью и отрывочностью". См.: Отчеты по обзору начальных училищ Московского уезда за 1898-99 учебный год: а) гг. членов Училищного Совета и б) лиц, приглашенных для наблюдения за нравственным направлением училищ // [Приложение к докладу Московской уездной земской управы No 18 по народному образованию. М., 1900], с.44. Впоследствии С.А.Беляев был переведен в Москву, где служил в храме иконы Утоли мои печали при Сокольнической городской больнице, освященном в 1904 г. Бернштейн Александр Николаевич -- врач, в 1900 г. сверхштатный ассистент клиники Московского университета. Власов Александр Васильевич (ум.1919) -- врач. В 1895 г. летом жил в Узком в качестве репетитора одного из сыновей П.Н.Трубецкого -Николая (о нем см.ниже). Тогда же познакомился с Софьей Александровной Ивановой (1875--1942), обучавшей музыке детей Трубецких. Впоследствии они обвенчались. В 1900 г. Л.В.Власов был ординатором доктора медицины Михаила Петровича Черинова (ок.1838-1905) профессора московского университета по кафедре диагностики, а позже служил в Дворянской богадельне и ремесленном училище им. К.Т.Солдатснкова. Гартунг Александр Яковлевич -- племянник братьев С.М. и П.М. Третьяковых, юрист, впоследствии присяжный поверенный. Одно время занимал пост частного поверенного при Московском столичном мировом съезде. Герье Владимир Иванович (1837-1919) -- профессор Московского университета по кафедре всеобщей истории (1868-1904), основатель и директор Публичных высших женских курсов. В ОР РГБ хранятся адресованные ему письма П.В.Трубецкой, в том числе написанные в Узком (ф.70, д.54, ед.хр.20). В 1877 г. позиция, занятая В.И.Герье во время так называемой "Любимовской истории", способствовала отставке В.С.Соловьева из университета. Гольцев Виктор Александрович (1850-1906) -- писатель, публицист, общественный деятель, редактор журнала "Русская мысль". Давыдов Николай Васильевич (1838--1920) -- юрист, писатель (литературный псевдоним -- Г.Василич), председатель Московского литературно-театрального комитета и Гоголевской комиссии Общества любителей российской словесности (с 1907 г.). Его жена, Екатерина Павловна, как и Л.М.Панютина (о ней см. ниже) приходилась двоюродной сестрой супруге С.Н.Трубецкого. Ельцова Е.М. -- см. Лопатина Е.М. Зверев Петр (отец Петр, в миру Василий Константинович Зверев; 1876-1929) -- в 1900 г. студент Московской духовной семинарии, постригся в монахи лишь через девять лет, в 1926 г. архиепископ Воронежский, скончался в заключении в Соловецком лагере особого назначения. Иванцов Николай Михайлович (отец Николай) -- сакелларий придворного собора Благовещения, находящегося в Московском кремле (сакелларий -- хранитель сакоссов, т.е. епископских облачений), был одним из университетских преподавателей В.С.Соловьева, перу которого принадлежит некролог его более известного брата профессора церковной истории Александра Михайловича Иванцова-Платонова (отца Александра; 1846-1894) -- священника, богослова и публициста. Ктчевскш) Василий Осипович (1842-1911) -- историк, ученик С.М.Соловьева. Корнилов Александр Александрович -- невропатолог, доктор медицины, служил в "нервной и психической больнице". Кузьмин-Караваев Владимир Дмитриевич (1859-1927) -- полковник. профессор кафедры военно-уголовного права Санкт-Петербургской Военно-юридической академии, впоследствии депутат Государственной думы. После 1917 г. в эмиграции. Лихунчан (правильно: Ли Хунчжан; 1823-1901) -- китайский государственный деятель, дипломат. Принимал деятельное участие в "последних событиях в Китае", так взволновавших В.С.Соловьева. Его имя неоднократно упоминается на страницах московских и петербургских газет июля 1900 г., телеграммы из которых читали смертельно больному философу. Ловцов Федор Мартынович (отец Федор) -- настоятель церкви Успения Божией матери на Могильцах. В нач. 1920-х гг. он продал церковный архив Комиссии "Старая Москва" -- общественной краеведческой организации, занимавшейся изучением истории города и окрестностей. (Ныне в ОПИ ГИМ, ф.402, ед. хр793-796). Лопатин Лев Михайлович (1844--1920) -- философ, председатель Московского психологического общества, с детских лет друг В.С.Соловьева. Лопатин Л.М. жил в доме своей сестры Екатерины (о ней см. ниже), находившемся в районе Арбата на углу Хрущевского и Гагаринского переулков. Лопатин Николай Михайлович (1854-1897) -- юрист, певец-любитель, друг В.С.Соловьева, последняя работа которого -- "Три разговора..." имеет подзаголовок: "Посвящается ушедшим друзьям ранних лет Николаю Михайловичу Лопатину и Александру Александровичу Соколову". Лопатина Екатерина Михайловна (1865--1935), литературный псевдоним -- К.М.Ельцова -- младшая сестра Л.М. и Н.М.Лопатиных. В 1883 году выдержала экзамен на звание домашней учительницы. Впоследствии (в 1900-х гг.) состояла попечительницей Хамовннческого 1-го женского училища. После 1917 г. в эмиграции. Мартыновы: Софья Михайловна, урожденная Катенина (ум.в 1908 г.) и ее муж Виктор Николаевич (1858-19??) -- сын Н.С. Мартынова, убившего на дуэли М.Ю.Лермонтова, камергер, инспектор уделов на Кавказе, затем управляющий Московско-Тверским управлением земледелия и государственных имуществ. С С.М.Мартыновой В.С.Соловьев познакомился в 1887 г. в Москве на квартире Екатерины Ивановны Боратынской на Малой Никитской ул. В 1892-1894 гг. он был особенно сильно увлечен Мартыновой. В 1900 г., как и в прежние годы, Мартыновы проводили лето в имении Иевлево-Знаменское (Московский уезд), куда В.С.Соловьев и предлагал отправиться Н.В.Давыдову. Оболенский Алексей Дмитриевич (1855-19??) -- двоюродный брат П.В.Трубецкой, с 1897 г. товарищ министра внутренних дел, позже обер-прокурор Синода, один из высокопоставленных знакомых В.С.Соловьева, бывшего свидетелем на его свадьбе. А.Д.Оиолснский приехал в Москву 30 июля 1900 г., т.е. когда философ еще был жив. Остроумов Алексей Александрович (1844-1908) -- терапевт, директор госпитально-хирургической клиники Московского университета. С 1901 г. в отставке. Панютина Аграфена Михайловна, урожденная княжна Оболенская, -- двоюродная сестра и близкая подруга княгинь А.В. и П.В.Трубецких. Была знакома с В.С.Соловьевым с 1889 г. Муж Панютиной был убит на дуэли всего через шесть месяцев после их свадьбы. См.: Troubctzkoi S.G. Les prinscs Troubctzkoi. Labelle, Qvebek. 1976. p.261. После 1917 г. Л.М.Панютина эмигрировала. Петровский Александр Григорьевич (1854--1908) -- врач, друг В.С.Соловьева, автор воспоминаний о нем. См.: Петровский А.Г. Памяти Владимира Сергеевича Соловьева (Речь, прочитанная в публичном заседании Московского Психологического общества 2 февраля 1901 года). // Вопросы философии и психологии. 1901, No 1, с.36-39. Л.Г.Петровский жил в доме графа С.Д.Шереметева в Шереметевском же переулке (ныне Грановского ул., д.2). В 1892 г. В.С.Соловьев, сняв дачу в с. Морщиха (близ станции Сходня Николаевской железной дороги, Московский уезд) "... часто уезжал в Москву, где останавливался на квартире своего приятеля доктора А.Г.Петровского, человека доброго, радушного, с широкими умственными интересами". См.: Соловьев С.М. Биография Владимира Сергеевича Соловьева. // Соловьев B.C. Стихотворения, с.36. Поливанова Елизавета Михайловна (1854--19??) -- знакомая В.С.Соловьева, который был увлечен ею до встречи с С.П.Хитрово. Попова Вера Сергеевна, урожденная Соловьева (1850--после 1914) -- вдова историка, профессора Московского университета Нила Александровича Попова (1833-1891). Соловьев Михаил Васильевич (отец Михаил; 1791-1861) -- дед В.С.Соловьева, -- в 1817-1860 гг. был настоятелем церкви Московского коммерческого училища, в котором преподавал закон Божий. Затем по собственной инициативе был переведен "на священническое место" в церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Левшине, снесенную в 1930 г. Соловьев Михаил Сергеевич (1861-1903) -- филолог, младший брат В.С.Соловьева. Соловьев Сергей Михайлович (1820--1879) -- историк, отец В.С.Соловьева. Соловьев Сергей Михайлович (1885--1942) -- мемуарист, племянник В.С.Соловьева, сын его любимого брата Михаила (о нем см. выше). Первоначально был православным священником, затем католическим восточного обряда (униатским). Скончался в Казани в эвакуированной в этот город из Москвы психиатрической больнице им. П.П.Кащенко. Соловьева Надежда Сергеевна (1851--1913) -- старшая сестра В.С.Соловьева. Соловьева Поликсена Владимировна, урожденная Романова (1828-1909) -- мать В.С.Соловьева. (Дата рождения уточнена но фотографии 1929 г., увековечившей надпись на кресте, находившемся над могилами П.В.Соловьевой и се дочери Поликсены, похороненных рядом с В.С.Соловьевым на старом кладбище Новодсвичьсго монастыря. ГНИМА (Государственный научно-исследовательский музей архитектуры) им.Л.В.Щусева, фототека, колл. ОРНд. нег. No 1109, фото Л.Т.Лебедева). Соловьева Поликсена Сергеевна (1867--1924) -- младшая сестра В.С.Соловьева, поэтесса (литературный псевдоним Allegro). В семье ее звали Сена или Сенка. Сперанский Валентин Николаевич (1877-19??) -- в 1900 г. сотрудник Главного архива Министерства иностранных дел, впоследствии профессор философии. После 1917 г. в эмиграции. Сперанский Георгий Несторович (1873-1969) -- педиатр, впоследствии член-корреспондент Академии наук и академик Академии медицинских наук. В 1895 г., как и Л.В.Власов (о нем см.выше), жил летом в Узком в качестве репетитора старшего сына владельца имения Владимира Трубецкого. Трубецкие: Петр Николаевич (1857-1911) -- московский губернский предводитель дворянства (по 1906 г.), с 1884 г. был женат на княжне Александре Владимировне Оболенской (1861-1939): их дети: Владимир (1885-1954), унаследовавший Узкое в 19П г.: Софья (1887-1971), в замужестве графиня Ламсдорф; Любовь (1888--1980), в замужестве княгиня Оболенская; Николай (1896-1961) и Александра (1894-1953), по первому мужу Тимашева, по второму -- Бушек; Сергей Николаевич (1862--1905) -- сводный единокровный брат П.Н.Трубецкого, философ, с 1900 г. профессор Московского университета; Прасковья Владимировна, урожденная княжна Оболенская (1860--1914) -- жена С.Н.Трубецкого. старшая сестра А.В.Трубецкой. Их дети, жившие в Узком в 1900 г. во время болезни В.С.Соловьева: Мария (1888-1935) -- в замужестве Бутенева; Николай (1890-1937) -- впоследствии филолог, член Пражской Академии наук: Владимир (1891-1938) -- офицер, писатель (литературный псевдоним -- В.Ветов). Хитрово Софья Петровна, урожденная Бахметева (1846-1910) -- "племянница", в действительности дочь графини С.А.Толстой, жены писателя Л.К.Толстого. Была предметом увлечения В.С.Соловьева. После кончины се мужа, дипломата Михаила Александровича Хитрово (1837-1893). философ сделал С.П.Хитрово предложение, но оно было отвергнуто. Шмидт Анна Николаевна (1851-1905) -- сотрудница газеты "Нижегородский листок", одна из поклонниц В.С.Соловьева. Создала собственную религиозную теорию. После знакомства с В.С.Соловьевым в I900 г. считала его земной ипостасью Иисуса Христа. М.А.Н. -- инициалы, пожелавшего остаться неизвестным, автора воспоминаний о похоронах В.С.Соловьева. Известно письмо Л.Н.Шмидт к М.А.Н. от 2 мая 1903 г., направленное в Арзамас, где адресат находился на земском собрании. См.: Шмидт А.Н. Указ.соч., с.277-279.

Составление, вступление и примечания
М.КОРОБКО

Введение

Всеединство - философское учение (идея, принцип), раскрывающее внутреннее органическое единство бытия как универсума в форме взаимопроникновения и раздельности составляющих его элементов, их тождественности друг другу и целому при сохранении их качественности и специфичности.

Всеединство было представлено в различных философских концепциях, начиная с древнегреческой натурфилософии. Наиболее яркое выражение эта проблема нашла в русской философии, где начиная с B.C.Соловьева, сложилось самобытное направление - философия всеединства. Датой ее возникновения считают 1874 - год защиты В.С.Соловьевым магистерской диссертации «Кризис западной философии (против позитивистов)».

К данному направлению быть отнесены системы Флоренского, Булгакова, Карсавина, Франка, Н.О.Лосского, по ряду оснований, взгляды С.Н.Трубецкого, Е.Н.Трубецкого, Лосева и др.

Идея всеединства, выражает органическое единство мирового бытия, взаимопроникнутость составляющих его элементов при сохранении их индивидуальности.

В онтологическом аспекте всеединство представляет нерасторжимое единение Творца и твари; в гносеологическом отношении всеединство выступает как «цельное знание», представляющее неразрывную взаимосвязь эмпирического (научного), рационального (философского) и мистического (религиозно- созерцательного) знания, достигаемого не только и не столько в результате познавательной деятельности, сколько верой и интуицией.

В аксиологии всеединства центральное место занимает абсолютная ценность Истины, Добра и Красоты, соответствующих трём Ипостасям Божественной Троицы. Весь мир, как система, обусловлен всеединством, то есть Богом.

В.Соловьёв определяет всеединство так: «Я называю истинным, или положительным, всеединством такое, в котором единое существует не на счёт всех или в ущерб им, а в пользу всех … истинное единство сохраняет и усиливает свои элементы, осуществляясь в них как полнота бытия». Соловьёв В.С. Оправдание Добра: Нравственная философия / В.С.Соловьёв. - М.: Республика, 1996. - 479 с.

Цель работы: кратко охарактеризовать основные положения философии всеединства В.Соловьёва.

Выдающийся русский философ Соловьев Владимир Сергеевич

В.С.Соловье (1853-1900) - философ, поэт, публицист, критик, один из самых оригинальных и глубоких мыслителей конца XIX в. Философское и поэтическое творчество Соловьева стало духовной основой последующей русской религиозной метафизики, художественного опыта русского символизма.

Родился в Москве в семье известного историка С.М. Соловьева, написавшего историю России в 29-и томах. По материнской линии отдаленный родственник украинского философа Г.С.Сковороды. С момента своего рождения Соловьев был окружен высоконравственными и высокоинтеллектуальными людьми. Дед его, Михаил Васильевич Соловьев, был протоиерей. О нем сохранилось предание как о человеке и возвышенно настроенном, и в то же время весьма склонном к юмору, любившему остроумно шутить и вести себя весьма непринужденно. Его внуки собирались у него по воскресеньям, причем все были убеждены, что добрый дедушка беседует с Богом и Бог тоже беседует с ним. И если отцу В.С.Соловьев, пожалуй, обязан своим интеллектуальным стартом, то дед его, безусловно, оказал влияние на религиозное начало.

Блестяще окончив гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета, где проучился два года. Перешел на третий курс историко-филологического факультета и в качестве вольнослушателя посещал лекции в Духовной академии. «Будучи с детства занят религиозными предметами, я в возрасте от 14 до 18 лет прошел через различные фазы теоретического и практического отрицания», - писал он.

Окончив университет в 1873, по особому ходатайству был оставлен при кафедре философии для приготовления к профессорскому званию. В 1874 г. в Петербургском университете защитил магистерскую, а в 1880 г. - докторскую диссертации. Диссертация Соловьев «Кризис западной философии. Против позитивистов» была посвящена в первую очередь критике популярного в то время на Западе и в России позитивизма. Критикуя «самодовольное» отрицание значения философского и религиозного опыта, Соловьев признавал позитивизм закономерным и в этом смысле оправданным следствием развития западной философии. Европейский рационализм, достигнув в немецкой классической философии своей высшей, но и последней стадии, по убеждению русского философа, сам же и спровоцировал необходимость поиска новых путей в философии. Соловьев, однако, считал материалистический и позитивистский пути тупиковыми, так же, как и путь философского иррационализма (А.Шопенгауэр, Э.Гартман). Выход из кризиса Соловьев видел в развитии «новой» религиозной метафизики - «универсального синтеза науки, философии и религии».

1877-1881 Соловьев провел большей частью в Петербурге, читая курсы лекций в университете и на Высших женских курсах и подготавливая к печати свои программные философско-богословские сочинения Философские основы цельного знания (1877), Критика отвлеченных начал (1877-1880) (последнюю он защитил как докторскую диссертацию) и Чтения о Богочеловечестве (1878-1881).

Академическая карьера B.C.Соловьева прервалась в 1881 г. после его публичного призыва к царю сохранить жизнь народовольцам, организаторам убийства Александра II.

В 1880-е годы, мечтая о восстановлении единства христианского мира, Соловьев выступал за воссоединение церквей. В последние годы жизни философ развивал систему религиозной этики («Оправдание добра»), разрабатывал проблемы теории познания («Теоретическая философия») и истории философии («Жизненная драма Платона» и др.), переводил сочинения Платона, подводя итог собственных историософских исканий («Три разговора»).

В своей духовной эволюции Соловьев пережил влияние мистических традиций Востока и Запада, платонизма, немецкой классической философии, воспринял идеи самых разных мыслителей: Спинозы, Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра, славянофилов, П.Д.Юркевича, Ф.М.Достоевского и многих других. Но, как писал А.Ф.Лосев, для Соловьева всегда были характерны «самостоятельность и тончайший критицизм», «подведение изученных им философов к своему собственному мировоззрению».

Единство всего - эта формула в религиозной онтологии Соловьева означает прежде всего связь Бога и мира, божественного и человеческого бытия.

Похожие публикации