Из письма к сыну. А. И. Герцен

Александр Иванович Герцен (1812–1870) был незаконным сыном богатого русского помещика Яковлева и немецкой девушки Луизы Гааг, увезенной им в Россию из Штутгарта. Мальчиком четырнадцати лет во время коронации Николая I в Москве (после казни декабристов), находясь в толпе «перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой» («Былое и думы»), Герцен «клялся отомстить за казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками» (там же).

Герцен окончил физико-математическое отделение Московского университета. В бытность студентом он сильно увлекался социализмом Сен-Симона. В 1834 г. Герцен был арестован и выслан на северо-восток России, где его обязали работать в правительственном учреждении. В 1842 г. он вышел в отставку, поселился в Москве и посвятил себя усиленному чтению и литературной работе. В 1847 г. Герцен эмигрировал во Францию. В 1855 г. Герцен начал издавать журнал «Полярная Звезда», затем «Колокол». Влияние Герцена на русскую общественную жизнь было значительным. Тем не менее этот человек не создал ничего оригинального в философии. Философские работы Герцена немногочисленны: очерки «Дилетантизм в науке» (1843), «Письма об изучении природы» (1845–1846) и «Письмо сыну- А. А. Герцену» (о свободе и вере) (1876) .

Идеология Герцена сформировалась под влиянием социалистических идей Сен-Симона, философских взглядов. Шиллера, естественнонаучных трудов Гёте, а впоследствии философии Гегеля, Фейербаха и Прудона. Герцен не интересовался теоретической стороной философии. Философия интересовала его постольку, поскольку ее можно было применить на практике, в борьбе за свободу и достоинство личности, за осуществление социальной справедливости.

Ленин охарактеризовал идеологию Герцена следующим образом: «Он пошел дальше Гегеля, к материализму, вслед за Фейербахом…Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед - историческим материализмом. Эта «остановка» и вызвала духовный крах Герцена после поражения революции 1848 г.» . Слова Ленина выражают типичную для большевиков тенденцию рассматривать как материалиста любого автора, признающего наличие тесной связи между психическим и физическим процессами. Однако на самом деле у Герцена можно обнаружить лишь отрицательное отношение к религии, к идее личного Бога и личного бессмертия. Его взгляды нельзя отождествлять с классическим материализмом, согласно которому психические процессы пассивны и всецело зависят от материальных процессов. Имея естественнонаучное образование, Герцен высоко ценил связь между философией и естествознанием. В то же время он утверждал, что природу следует истолковывать не только методом «чувственной достоверности» (I, 96), но и методом «спекулятивной натуры», которым пользовался Гёте в своих работах по естествознанию (116). «Материалисты-метафизики, - говорил он, - совсем не то писали, о чем хотели; они до внутренней стороны своего вопроса и не коснулись, а говорили только о внешнем процессе; его они изображали довольно верно, и никто с ними не спорит; но они думали, что это всё, и ошибались: теория чувственного мышления была своего рода механическая психология, как воззрение Ньютона - механическая космология… Вообще материалисты никак не могли понять объективность разума…У них бытие и мышление или распадаются, или действуют друг на друга внешним образом» . Ограниченное рационалистическое мышление ведет к тому, что «материализму надо было последним словом своим принять не робкое и шаткое полупризнание сущности, а. полное отречение от нее» . «Декарт никогда не мог возвыситься до понятия жизни». Он рассматривает тело как машину (I,246–247).

Герцен признавал существование объективного разума в основе природы и называл положение Гегеля о том, «что все действительное разумно, все разумное действительно» - «великой мыслью» (I, 80). В то же время Герцен боролся с ложным истолкованием этого положения и выступал против тех, кто проповедовал «примирение со всей темной стороной современной жизни, называя все случайное, ежедневное, отжившее, словом, все, что ни встретится на улице, действительным и, следовательно, имеющим право на признание» (I, 80).

Герцен не был материалистом как в юные годы, так и в конце своей жизни. Когда его сын, физиолог, прочитал лекцию, в которой он доказывал, что вся деятельность людей и животных суть рефлексы и что, следовательно, нет места свободной воле, Герцен написал «Письмо сыну - А. А. Герцену». «Все явления исторического мира, все проявления организмов - кучевых, сложных, организмов второго порядка - основываются на физиологии, но идут дальше ее…Ход развития истории есть не что иное, как постоянная эмансипация человеческой личности от одного рабства вслед за другим, от одной власти вслед за другой вплоть до наибольшего соответствия между разумом и деятельностью, - соответствия, в котором человек и чувствует себя свободным». «Нравственная свобода есть, таким образом, реальность психологическая…» . Понятие о свободе, развитое в этом письме, является только относительным и, по-видимому, соответствует рамкам детерминизма. Однако детерминистское понимание психологической нравственной свободы не может быть разработано в пределах материалистической системы. Оно предполагает наличие объективного разума в основе природы.

Герцен язвительно критиковал учение славянофилов, поскольку последние идеализировали православие и поддерживали самодержавие. Но после подавления революционного движения 1848 г. Герцен разочаровался в Западной Европе и ее «мелкобуржуазном» духе. В это время он пришел к мысли, что русская деревенская община и артель содержат задатки социализма, который найдет свое осуществление в России скорее, чем в какой-либо другой стране. Деревенская община означала для него крестьянский коммунизм . Поэтому Герцен пришел к мысли о том, что возможно примирение со славянофилами. В своей статье «Московский панславизм и русский европеизм» (1851) он писал: разве социализм «не принимается ли он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку» (I,348).

Герцен верил в будущее социализма. Однако он никогда не рассматривал социализм как совершенную форму общественных отношений. В 1849 г. он писал: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией» .

В 1869 г. Герцен написал статью «К старому товарищу» (М. Бакунину). В статье он писал, что не верит в «прежние революционные пути» (II, 310) и советует «постепенность» в общественном развитии. В настоящее время эту статью с большой пользой для себя могли бы прочитать как сторонники насильственных революционных мер, так и консерваторы - все те, кто не видит нужды в социальных реформах, обеспечивающих каждому человеку материальные условия для приличной жизни

В Центральном государственном архиве древних актов в Москве хранится личный фонд Голохвастовых. Среди пожелтевших бумаг архива материалы о имущественном положении вотчин Голохвастовых, донесения бурмистров и распоряжения вотчинников и их родственников. Среди последних упоминаются и Яковлевы. А ниточка от Яковлевых ведет к великому русскому революционеру-демократу Александру Ивановичу Герцену.

Голохвастовы имели несколько вотчин в костромском крае - под Чухломой, Буем и Парфеньевым . И эта, последняя, имеет отношение к Герцену - он называл ее Костромской.

В своих мемуарах «Былое и думы» Герцен неоднократно упоминает о вотчине, а в письмах из-за границы к управляющему просит благодарить крестьян вотчины и посылает им приветы.

Род Голохвастовых древний. Выходцы из Польши, они служили в России со времен Ивана Грозного, но среди них не было выдающихся государственных деятелей. Не миновал гнев грозного царя одного из Голохвастовых, Никиты Казариновича, воеводы г. Михайловского, которого за сдачу города заточили в монастырь, а потом казнили, взорвав на бочке с порохом, и о котором Иван Грозный сказал: «Схимник ангелов и должен летать на небе».

История на своих страницах сохранила и сведения, когда Алексей Голохвастов в 1609 г. отличился как один из воевод, защищавших Троице-Сергиев монастырь от войск Сапеги и Лисовского.

У Ивана Алексеевича Яковлева, отца Герцена, была сестра Елизавета Алексеевна, вышедшая замуж за П.И.Голохвастова, и этим браком Яковлевы породнились с Голохвастовыми.

Род Яковлевых тоже древний и идет от Якова Захарьевича, по имени которого и фамилия Яковлевы.

Дед Ивана Алексеевича Яковлева Александр Андреевич служил секретарем у Екатерины II, и его сын Алексей Александрович был женат на княжне Наталье Борисовне Мещерской, которая приходилась бабкой Герцену.

У Алексея Александровича Яковлева было шесть сыновей, и в числе их Александр, Лев и брат их Иван Алексеевич - отец Герцена.

Иван Алексеевич Яковлев - отец Герцена

В своих мемуарах Герцен тепло отзывается о дяде Льве Алексеевиче Яковлеве, носившем прозвище «Сенатор». Большую часть жизни Лев Алексеевич прожил за границей, служа в посольствах Германии, Англии.

Это он помог своему брату Ивану Алексеевичу вывезти из Германии Луизу Гаак, которая и стала матерью Герцена.

Вотчина под Парфеньевым, центром которой была деревня Лепихино (сейчас в Парфеньевском районе Костромской области), принадлежала бабке Герцена, Мещерской, а потом ею владел Лев Алексеевич Яковлев.

В 1785 году крестьяне Лепихинской вотчины писали в своей челобитной: «Государю нашему Льву Алексеевичу могути нас своих сирот многие на пропитание покупают хлеб с базаров, нане в нашей вотчине судом Божием много народу вымерло, а народ был все в поре, непрестарелый, ходили по городам. А еще писано от Вас взять от нас 8 мальчиков, то милостливый государь могите нас помиловать. Отправили бы оброк в Москву и с ходаками писано к нам от ея сиятельства княжны Анны Борисовны, чтобы выбрать 10 человек плотников хороших умеющих и прислать к Москве, просим Вас могите помиловать послать не можно посвоей нужде плотники нанялись на работы. Староста Лука Иванов и все крестьяне Ваши господские к стопам вашим припадают».

Упомянутая в челобитной крестьян Анна Борисовна Мещерская - тетка Герцена, престарелая княжна-девица, пользовавшаяся общим уважением в семье. И всегда, когда мальчику-Герцену приходилось бывать в огромном княжеском доме в Москве, его охватывал страх. Анфилады мрачных пустынных комнат с мебелью в чехлах, дремлющие на рундуках многочисленные слуги и в отдаленной угловой комнате, в чепце и в кружевах, в кресле - высохшая старая княжна, окруженная приживалками и собачонками, - живой прототип пушкинской Пиковой дамы.

После смерти Льва Алексеевича Лепихинская вотчина перешла к его племяннику, Алексею Александровичу Яковлеву - двоюродному брату Герцена, известному по прозвищу «Химик». Страстно влюбленный в химию, он жил отшельником, занимая всего одну комнату в своем огромном доме в Москве. С утра до вечера он, как средневековый алхимик, что-то смешивал в ретортах, поджигал, взрывал, и его халат, с которым он никогда не расставался, прожженный и залитый реактивами, был лучшим доказательством его трудолюбия. В Москве он слыл за чудака, и в высшем свете о нем злословили, как писал Грибоедов в «Горе от ума»:

Он химик, он ботаник,

Князь Федор - наш племянник.

А.И.Герцен был побочный сын (как тогда говорили, незаконнорожденный) И.А.Яковлева, очень любившего его. Фамилию сыну отец придумал, произведя ее от немецкого слова «герц» (сердце), подчеркивая этим особое расположение к сыну.

По той же причине Герцен не мог носить фамилию «Яковлев» и наследовать недвижимое имущество отца. Все поместья И.А.Яковлева после его смерти переходили к его племяннику Д.П.Голохвастову.

Отец этого Д.П.Голохвастова слыл в Москве большим барином и отчасти вольнодумцем. Он настоял, чтобы молодой племянник его, Герцен, поступил учиться в Московский университет, который и сформировал мировоззрение Герцена.

Перед смертью отец Герцена решил привести свои дела в порядок и обеспечить в материальном отношении своего любимого побочного сына. Он завещал ему свою подмосковную вотчину Порковско-Засекино, но Герцен по своим убеждениям от нее отказался. И только по настоятельной просьбе друга семьи Яковлевых Ольги Александровны Жеребцовой (урожденной Зубовой), в обмен на подмосковную вотчину, Герцен согласился на владение Лепихинской вотчиной. О.А.Жеребцова была удивительная женщина, умная и образованная, красавица в молодости, известная в свете под именем «Московская львица».

Сестра последнего фаворита Екатерины II, графа П.А.Зубова, она участвовала с Зубовыми в заговоре против Павла. Рано овдовев, уехала за границу, вращаясь там в аристократических кругах, вскружила головы многим государственным деятелям. «Сам принц Валлийский, будущий король Англии, был у ее ног», - писал Герцен в своих воспоминаниях о ней. Вернувшись из-за границы на склоне лет, она стала другом семьи Яковлевых и принимала большое участие в судьбе Герцена. Она любила его и видела в нем новую молодую Россию. Это она помогла Герцену освободиться из Вятской ссылки, и ей же обязан он выездом за границу, когда правительство не хотело отпускать его из России.

Лепихинская вотчина, которую Ольга Александровна так настойчиво рекомендовала Яковлеву передать его сыну, Герцену, соседствовала с вотчиной Зубовых, и Ольга Александровна хорошо ее знала.

Крестьяне там были отходниками-плотниками и оброк платили помещику деньгами, которые можно было переводить и за границу, где жил тогда Герцен.

Официально передать Лепихинскую вотчину своему сыну отец не мог, поэтому он составил фиктивную купчим на нее и по ней передал вотчину. Многие осуждали Герцена за то, что при его демократических взглядах и убеждениях он мог иметь крепостных. Но для этого была причина.

Герцен, задумав уехать за границу, чтобы оттуда вести борьбу с русским самодержавием, знал, что для этого надо было иметь денежные средства.

Он писал: «Деньги - независимость, сила, оружие, а оружие никто не бросит во время войны, хотя оно и было бы неприятельское, поэтому я счел справедливым и необходимым принять меры, чтобы вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства».

Ежегодный доход от Лепихинской вотчины в сумме 2024 рубля поверенный Герцена А.С.Ключарев пересылал за границу, куда Герцен эмигрировал, а там деньги шли на издание антиправительственной литературы, в том числе «Колокола».

Узнав об этом, жандармы Николая 1 запретили пересылать деньги Герцену, Николай на докладе жандармов написал резолюцию: «Очень замечательно. Это Герцен тот, который мною был выслан, кажется в Кострому, а через Жуковского, наследником (сыном Николая. - Д.Б.) выпрошено прощение. Надо велеть положить запрещение на его имение, а ему немедленно велеть воротиться.»

Ошибался царь - Герцен был выслан не в Кострому, а в Вятку. Из писем Герцена известно, что его взгляды на Лепихинское имение были особые. 15 февраля 1849 г. Герцен сообщал Ключареву: «Я писал к Егору Ивановичу (брату Герцена, жившему в России - Д.Б.) насчет продажи костромских крестьян и решительно передумал. Это имение я ни за что не продам, я имею насчет его совсем иные виды». Видимо, Герцен хотел освободить своих крестьян.

Все же другие имения И.А.Яковлева наследовал его племянник Д.П.Голохвастов - двоюродный брат Герцена, служивший попечителем Московского университета, известный своими реакционными взглядами. Герцен резко расходился со своим братом в вопросах государственного устройства России и порядка в ней. Тем не менее, получив в наследство имения Яковлева, Д.П.Голохвастов считал себя морально обязанным оказывать помощь Герцену.

В архиве Голохвастовых сохранилось письмо И.Терентьева - старосты крестьян-отходников, работавших по подрядам в Петербурге, на имя Д.П.Голохвастова: «По приказанию Вашего превосходительства собран мною оброк с крестьян 9450 рублей, которых часть имею представить Александру Ивановичу Герцену. Я предлагал 2000 рублей, но он теперь не имеет надобности в деньгах и оные не принял» . Видимо, и взгляды Герцена, осуждавшего эксплуатацию крестьян, и личная неприязнь к Д.П.Голохвастову послужили причиной отказа от денежной подачки Голохвастова.

Когда же А.И.Герцен по требованию правительства отказался вернуться в Россию, на костромскую его вотчину наложили секвестр, опекуном вотчины назначили чухломского помещика С. В.Перфильева, а доходы с вотчины стали поступать в казну.

1. А.И. Герцен обладал феноменальной памятью и удивительной способностью к языкам. Он с детства в совершенстве владел французским и немецким языками, позже освоил итальянский и английский, латынь и греческий. Многие свои произведения в Европе Герцен писал на французском языке: «С того берега», «О развитии революционных идей в России» и пр.
2. Герцен, обладавший удивительно пластичным литературным языком и неповторимым стилем, одновременно блестяще закончил физико-математический факультет Московского университета с серебряной медалью. Его дипломная работа носила название «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника».
3. Герцену суждены были великая дружба и великая любовь. Дружба и тесное творческое сотрудничество с Николаем Огаревым длились всю его жизнь. В 22 года, будучи в ссылке, Герцен на протяжении нескольких лет тайно переписывался с Наташей Захарьиной. Необыкновенно красивый роман в письмах (позже опубликованный) завершился похищением невесты, которую Герцен с помощью друзей «выкрал» из дома ее тетки. Они обвенчались в 1838 году.
4. Герцен совершенно новаторски обращался со словом. Многие его неологизмы и выражения, так называемые «искандеризмы» (например, «возбужденность мысли», «распущенность», «требовательность»), прочно вошли в русский литературный язык.
5. В конце 1850-х - начале 1860-х гг. Герцен и его Вольная русская типография были столь знамениты, что их адреса даже внесли в туристические справочники как особые достопримечательности Лондона.
6. В 1858 г. Герцен в своей «исторической серии» впервые напечатал мемуары Екатерины II. Ни одна публикация Герценом известий о крестьянских восстаниях или взяточничестве чиновников не вызвала у властей такого испуга, как воспоминания императрицы. Министерство иностранных дел дало распоряжение своим агентам скупать экземпляры по всей Европе.

Коллекция А.И. Герцена из собрания музея

В герценовской коллекции Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля собраны уникальные сокровища: личные вещи, книги Герцена и его семьи, рукописи, письма, рисунки, портреты и фотографии, в большинстве своем подаренные музею потомками писателя.

Собранные в Швейцарии и во Франции в 1992 - 2007 годах уникальные материалы Герцена, Огарева, их ближайшего окружения - письма, книги, портреты, фотографии, личные вещи и др. (более 300 ед. хр.), переданные в дар Дому-музею А.И. Герцена верными хранителями наследия знаменитого предка при посредничестве И.А. Желваковой, дали возможность существенно обогатить уже существующий в музее герценовский мемориальный фонд. В Государственном литературном музее сложилось целое уникальное собрание, составленное из заграничных коллекций потомков писателя.

Фотографии потомков писателя, поддерживающих многолетнюю связь с музеем, объединены в художественный коллаж, а на подробном генеалогическом древе можно проследить все родословные ветви, от предков Герцена Яковлевых до современных семей, живущих ныне по всему миру.

Портреты родителей А.И. Герцена

Портреты родителей А.И. Герцена: Л.И. Гааг. Н.А. Герцен, 1864 - 1865. Дерево, масло. И.А. Яковлев. Н.А. Герцен, 1864 - 1865. Дерево, масло

Так выглядели родители Герцена, русский аристократ Иван Алексеевич Яковлев, и немецкая мещанка Луиза Ивановна Гааг. Яковлев привез ее из Вюртемберга, когда ей было 16 лет. Законным брак так и не стал, хотя прожили они вместе 35 лет. Общий сын считался воспитанником Ивана Алексеевича, фамилию родители придумали, взяв за основу слово «Herz» - сердце. Свою мать он звал Маменька, отца - Иван Алексеевич.

История портретов драматична, как вся история семьи. Оригиналы написал крепостной художник Летунов, живший в доме дяди Герцена и в детстве учивший Александра рисованию. Уезжая из России, Герцен оставил портреты в Москве, но в 1862 году попросил прислать их в Лондон. Через год после этого они были пересланы его дочери, Тате (Наталье), учившейся в Италии искусству живописи. Копии портретов бабушки и дедушки, созданные Татой, хранились в семье младшей дочери Александра Ивановича, Ольги, и в 1982 году по воле потомков были привезены в Москву. А оригиналы остались за границей, и хранятся в Швейцарии у праправнука Александра Ивановича, Мишеля Герцена.

А. И. Герцен в детстве

А. И. Герцен в детстве. Рисунок неизвестного художница. 1813

Мы представляем Герцена литературным полемистом и политическим бойцом. Но вот копия портрета работы неизвестного художника из альбома, подаренного Огаревым сыну Герцена. 1813 год. Самое раннее герценовское изображение, дошедшее до нас. Как писала Татьяна Пассек, это «был ребенок худой, бледный, с редкими длинными белокурыми волосами, с большими темно-серыми глазами, в которых порой блестели искры и рано засветилась мысль».

Стаканчик. 1810-е гг.

Стаканчик. 1810-е гг.

Стаканчик был подарен маленькому Герцену отцом, Иваном Алексеевичем Яковлевым. На стенке гравированная надпись: «Шушке». Шушка - Сашино домашнее имя. От имени веет покоем. На дворе 1810-е годы, только что окончилась великая война, и в семьях воцарился мир. Даже в таких неполноценных семьях, как у Герцена. Но отец его сочетал в себе несочетаемое: человеческую широту и барственную вседозволенность, черствость и сердечность. Иван Алексеевич приказывал разогревать себе с утра газеты, чтобы приятнее было брать их в руки, был постоянно раздражен и мрачен, пребывал в каком-то отчуждении от всех домашних. И в то же время он души не чаял в Шушке. Собственного сына Герцен будет называть точно так же, Шушкой.

Лубок. «Французский вояжер в 1812 году»

Во время Отечественной войны расцвела русская низовая сатира. Все знали художника-графика Ивана Теребенева (1780–1815), который рисовал лубки, издеваясь над французской армией в целом, Наполеоном в частности, и славил русское мужество. На основе теребеневских картинок выпустили детскую азбуку в виде карт. Дети сочетали приятное с полезным, патриотически смеялись над врагом России и осваивали алфавит. Герцен вспоминал: «…на каждую букву находилась карикатура на Наполеона с острыми двустишиями и еще более острыми изображениями, например, Наполеон едет на свинье и проч.».

Но великая война была для Герцена не просто набором картинок и даже не просто фактом великой истории, но ключевым эпизодом из жизни семьи. Отец, отставной капитан гвардии, не успел уехать из Москвы; его привезли к Наполеону, и тот предложил помощь семейству - отъезд - в обмен на услугу. Яковлев доставит русскому царю послание от императора французов. Он поручение выполнил, но к Александру I допущен не был; письмо пришлось передать через Аракчеева и поплатиться месячным арестом и высылкой из Петербурга. Рассказ об этом эпизоде был одним из детских впечатлений Герцена.

Полярная звезда

Полярная звезда. Карманная книжка на 1824-й год

Для любительниц и любителей русской словесности. Изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. СПб.: Печатано в Военной типографии Главного Штаба Его Императорского Величества. Из библиотеки А.И. Герцена. Дар правнучки Герцена Н.П. Герцен.

Альманах «Полярная звезда» был литературным детищем декабристов Бестужева и Рылеева. У Герцена он оказался неслучайно. Декабристы для него - иконы уничтоженной свободы, ее великомученики, восстание - явление почти религиозное. Герценовская ненависть к власти и презрение к церкви вспыхнули в тот самый день, когда в Москве (19 июля 1826-го) служили благодарственный молебен в честь казни пятерых восставших. Как будет сказано в «Былом и думах»: «мне открывался новый мир, который становился больше и больше средоточением всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудили ребяческий сон моей души».

Не случайно это имя - «Полярная звезда» - получит тот периодический журнал, который Герцен будет выпускать в Лондоне. В письме великому французскому историку Мишле он пояснит: «…это было название одного альманаха, редактировавшегося Рылеевым и уничтоженного Николаем. Тучи проходят - звезды остаются».

Вид Москвы с Воробьевых гор

Вид Москвы с Воробьевых гор. Л. Деруа по рисунку О. Кадоля. 1825. Раскрашенная литография

На рисунке - Воробьевы горы. Такими их увидел в 1820-е годы французский рисовальщик и литограф Огюст Кадоль (1782–1849). И такими же их видели подростки Александр Герцен и Николай Огарев, когда в 1826 или 1827 году поднялись к месту закладки грандиозного храма в память Отечественной войны 1812 г., и поклялись «пожертвовать жизнью» на борьбу с несправедливостью. «Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу» («Былое и думы»).

Позже, в вятской ссылке, Герцен лично познакомится с архитектором А.Л. Витбергом - автором первого неосуществленного проекта Храма Христа Спасителя, посвященного победе русского оружия в войне с Наполеоном. В 1829 г. за работы по строительству нового Храма взялся архитектор К. А. Тон. В 1838 году Герцен писал Витбергу: «Вор горы для нас святыня. Потом я узнал Вас, мы сдвинулись и снова Вор горы стали святы».

Стакан. 1820-е - начало 1830-х гг. Стекло

Обычный стакан из простого стекла, копеечное производство, ширпотреб 30-х годов XIX века. Если бы не важная деталь: процарапанная Герценом дарственная надпись по-французски: «MLCCCXXXIV. 24 juillet. A. Herzen à Natalie sa sœur». . Стакан был с Герценом в Крутицких жандармских казармах, куда его отправили за вольномыслие. Накануне ареста он вновь встретился с 17-летней кузиной Натальей Захарьиной: она навестила непокорного вольнодумца в тюрьме. Герцен послал ей на память этот стакан - больше ничего у него не было; между ними завязалась переписка, кульминацией которой позже станет свадьба, а развязкой - страстная, всегда на грани срыва, семейная жизнь.

«Крутицкий стакан» станет для Натальи символом их вспыхнувшего чувства, почти оберегом: «…Неужели я не писала тебе о стакане, присланном с гауптвахты, где вырезано тобой число, год и наши имена? Когда неможется мне, - стакан всегда подле постели, не лекарство я наливаю в него, он сам имеет в себе более целебной силы, нежели что-либо из аптеки…» Герцен отвечал: «Тебе и стакан, присланный из казармы, дорог…».

А. И. Герцен

А. И. Герцен. А.Л. Витберг, 1836. Вятка. Бумага, итальянский карандаш

Под изображением рукой Н.А. Захарьиной (Герцен) написано: «Александр Иванович Герцен», на обороте - «Получен 22 октября».

Одно из самых знаменитых изображений Герцена. Художник - Александр Витберг (1787–1865), архитектор, автор первого проекта Храма Христа Спасителя. И автор, и герой портрета ссыльные: Герцен поплатился за прилюдное пение его друзьями так называемых «пасквильных песен», хотя сам при этом не присутствовал; Витберга оклеветали, обвинив в растрате средств на строительство храма. Но ссылка для обоих обернулась горьким счастьем дружбы.

Всего портретов было два; первый был отправлен Герценом отцу и затерялся. Второй, подаренный Наталье ко дню рождения, сохранился. Герцен был им доволен. «Сходство разительное; там все видно на лице - и моя душа, и мой характер, и моя любовь. - Кроме Витберга, кто мог бы это сделать? Витберг рисовал именно для тебя», - писал он будущей жене (10 октября 1836 года). Впрочем, у портрета есть еще один личный подтекст. Герцен здесь - в том самом костюме (бешмете), в котором он был 9 апреля 1834 года, когда Наталья приехала к нему в Крутицкие казармы. И он, и она помнили об этом дне всегда.

Портрет вернулся в Россию лишь в 2001 году, благодаря усилиям заведующей музеем И. А. Желваковой.

Н.А. Герцен (жена)

Н.А. Герцен (жена). Портрет работы Х.Я. Рейхеля. 1842. Новгород. Холст, масло

Портрет жены Натальи Герцен (1842). Еще один сюжет, в котором спутались любовь, история, политика. Портрет написан Карлом (Христианом-Филиппом) Яковлевичем Рейхелем (1788-1856/57), с которым Герцены сдружились в новгородской ссылке. Рейхель в молодости был связан с кругом декабристов, женился на падчерице А.П. Юшневского. Был знаком и даже близок с Александром Витбергом. Эта цепочка человеческих связей была для Герценов важнее, чем собственно талант художника. Особенно в Новгороде, где им приходилось не сладко. Александр Иванович служил в канцелярии, тосковал; Наталья потеряла новорожденную дочь; письмо Герцена о нравах здешней полиции перехватили, и ему грозило возвращение в Вятку. Общение с художником Рейхелем давало хоть какой-то выход из жизненного тупика.

Рейхель сделал два карандашных портрета самого Герцена и написал большой портрет его жены. Уезжая за границу, Герцены возьмут портрет с собой; он сохранится у их французских потомков. В 1982 году его подарят Дому-музею А. И. Герцена правнуки писателя - Наталья Петровна Герцен (Москва) и Леонард Рист (Франция).

А. И. Герцен

А. И. Герцен. Раскрашенная литография Л.-А. Ноэля. 1847. Париж. С дагеротипа 1847 г.

1847 год. Сентябрь. Париж. Герцен недавно покинул Москву. Приехал московитом, огляделся, заказал костюмы по тогдашней европейской моде, поменял прическу, постриг бороду. Публицист и критик Павел Анненков писал: в Париже Герцен сначала носил «на всей своей внешности резкий отпечаток московской жизни», но вскоре преобразился «в полного джентльмена западной расы, с подстриженной головой, щегольской бородкой, очень быстро принявшей все необходимые очертания, и пиджаком, ловко и свободно державшимся на плечах…».

Именно такого Герцена мы видим на литографии Леона Ноэля, сделанной с дагеротипа. Исключение из правил: мы видим счастливого Герцена. Александр Иванович доволен Европой, доволен собой и доволен портретом: он даже заказал его тираж и охотно рассылает друзьям. «Свидетельствую, что портрет Алекс похож, [только] борода меняет очень» пишет подруге жена, в январе 1848 года. Но вскоре по Европе прокатится революция; кровь прольется, а цели не будут достигнуты. Герценам придется уехать из Франции; он погрустнеет.

Коля, сын А. И. Герцена

Коля, сын А. И. Герцена. Фотография С. Л. Левицкого с дагеротипа 1851 г. Перчатка Коли Герцена. Шерсть, байка. 1851. Записка Н. А. Герцен (жены)

Самый страшный, самый важный экспонат музейного собрания. На пути из Марселя в Ниццу глухонемой сын Герценов Коля снял перчаточки и отдал горничной. Пароход до Ниццы так и не дошел; он затонул у Йерских островов. Коля и мать Герцена погибли, горничная чудом выжила и передала родителям перчатки сына. Запись, сделанная рукой Натальи Александровны: «Перчаточка, которую снял Коля в последние минуты 1851-го ноября 16 в ночь».

Все семейные неурядицы Герценов обессмыслились рядом с этим горем. Известный фотограф С. Л. Левицкий, кузен Александра Ивановича, сделал фотографию с дагеротипа, последнего прижизненного изображения Коли. Фотографию размножили и разослали всем родным.

До самой смерти (жить ей оставалось меньше полугода) Наталья Александровна смотрела на Колин снимок, вынимала перчатку, уцелевшую в кармане у горничной, «и наставало молчание, то молчание, в которое жизнь утекает как в поднятую плотину» («Былое и думы»). В 1974 г. перчаточка Коли и записка Н.А. Герцен были подарены Музею Н.П. Герцен (Москва) и Л. Ристом (Франция), а фотография передана в Музей французским праправнуком Кристианом Амфу в 2001 г.

Похороны Н.А. Герцен

Похороны Н.А. Герцен в Ницце. И. Каффи. 1852

На картине Ипполито Каффи (1814–1866) - ночные похороны Натальи Александровны Герцен, умершей 2 мая (20 апреля) 1852 года, после болезни и неудачных родов.

Ницца приютила Герценов, подарила им «климатический рай». Она же принесла в их жизнь разлад. Здесь Наталья металась между мужем и поэтом Гервегом; здесь узнала о гибели сына Коли; здесь, не вынеся удара, умерла. Хоронили ее в одном гробу с новорожденным, на кладбище горы Шато. Шли с факелами; когда процессия взошла на гору, на небе появился месяц и вдали сверкнуло море. «…Зачем же воспоминания об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминают так много страшного?… - писал позже Герцен: - могилу, венок из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за руки, - факелы, толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце…»

Герцен не случайно обратился к Каффи - и потому, что это хороший художник, и потому что Ипполито был последователем Гарибальди. А Наталью хоронили именно гарибальдийцы. Спустя почти 20 лет гроб с телом Герцена перезахоронят здесь же, на горе Шато; над их семейной могилой поставят памятник Александру Ивановичу, в полный рост, с руками, упрямо сложенными на груди.

Полярная звезда на 1861

Полярная звезда на 1861. Издаваемая Искандером и Н.Огаревым. Книжка шестая. Лондон, Trübner & Co.[Вольная русская типография], 1861

Русская цензура - была. Неподцензцурная печать - была. А русской периодики, свободной от цензуры - не было. Вплоть до Герцена. Перебравшись в Лондон, он в 1853-м основал Вольную русскую типографию, а в 1855-м начал выпускать журнал «Полярная звезда». Название напоминало о литературном альманахе Рылеева и Бестужева; на обложку поместили условные профили казненных декабристов. Уже во второй книжке появится анонимное письмо с родины; Герцен, наконец, пробьет невидимую стену, откроет дверь из эмиграции на родину.

Шестой выпуск целиком был посвящен людям русской свободы, морально победившим самовластие. На титуле есть дарственная надпись: «20 марта 1861. Тате. Orsett house. Westburne terrace». Герцен подарил журнал любимой дочери, на которую он возлагал «сильнейшую надежду» (из письма сыну Александру). А через три недели, 10 апреля 1861 года, в Orsett house был устроен пышный праздник в честь Манифеста об освобождении крестьян. Герцен снова на вершине счастья; его читают там, где начались реформы…

Книга подарена Музею Н.П. Герцен (Москва) и Л. Ристом (Франция) в 1979 г.

Апофеоз «Полярной звезды» и «Колокола»

Апофеоз «Полярной звезды» и «Колокола». А.П. Боголюбов. 1860. Холст, масло

Самое легкое, самое светлое время в жизни Герцена совпало с началом правления Александра II, внимательного читателя лондонских изданий. До 1855-го книги Вольной русской типографии пылились на складах: Крымская война отрезала Россию от Европы. И вдруг плотину прорвало; журнал «Полярная звезда» стал доходить из-за границы. Герцен запустил второй журнал, «Голоса из России», а уже в 1857-м зазвонил «Колокол». Неподцензурная газета выходила раз в месяц, потом два, порой еженедельно; типография стала доходной.

Не случайно, что в аллегорической картине Алексея Боголюбова (1824-1896), внука гонимого писателя Радищева, сошлись три образа. Разящая Немезида. Звучный колокол. Герцен. В 1860-м, от имени группы русских художников, приехавших в Париж, Боголюбов подарил картину Герцену и заранее отправил фотографию. «Прескверную», как ворчал адресат. Но сама картина ему польстила. «Внизу Алекс II, генералы в масках, попы - и народ, слушающие звон», писал он сыну. И как только огромное полотно прибыло в Лондон, помчался заказывать раму.

В 1970 г. Серж Герцен, правнук из Швейцарии, подарил картину будущему музею Герцена в Москве.

А.И. Герцен

А.И. Герцен. Портрет работы Н.А. Герцен (дочери). 1867. Флоренция. Холст, масло

Есть несколько прижизненных портретов Герцена; над одним из них работал во Флоренции Николай Николаевич Ге. Художник был поклонником писателя; на картине «Тайная вечеря», созданной задолго до их очной встречи (1863), фигура Христа повторяла позу Герцена с фотографии С.Л. Левицкого. Они договорились, что портрет работы Ге скопирует дочь Герцена Наталья, Тата. Но, в конце концов, она написала отдельный портрет.

Темные, теплые тона. Сильный свет на лице. Тата знала то, чего не знал художник Ге. Что окончился период герценовского счастья; в его семье опять раздоры, отношения с женой Огарева Натальей Тучковой-Огаревой (на что Огарев благородно согласился) мучительны; интерес к журналам и газете Герцена упал, с властью ему не по пути, а новое поколение радикальнее, чем он и делает ставку на кровь. Герцен, написанный Татой, мрачен. Он погружен в себя, он ищет выходы из тупиков и не находит.

Наталья Герцен собиралась делать копию с портрета, созданного Ге. А в итоге сделала несколько копий со своей работы. Одну - правнучка писателя Н. П. Герцен передала в Дом-музей.

Былое и думы. Искандера

[Герцен А. И.]. Былое и думы. Искандера. Том четвертый. Женева: Вольная русская типография, 1866. С дарственной надписью А.И. Герцена художнику Н.Н. Ге

Портрет, написанный во Флоренции Николаем Николаевичем Ге, привел писателя в восторг; он не пожалел, что согласился на пять долгих сеансов. И 17 февраля 1867 года написал Огареву: «Портрет Ге - chef-d’œuvre». На прощанье Герцен передал художнику четвертый том «Былого и дум», сопроводив его карандашной надписью «крепким почерком» (выражение Ге): «Посылаю вам в знак глубокой благодарности мой экземпляр „Былое и думы“, в знак дружеского сочувствия. 16 февраля 1867 Флоренция».

Эта книга - главное, что сделал Герцен в публицистике и литературе; он открыл новый жанр, одинаково далекий от привычного романа и привычных мемуаров. Он сделал героем себя самого и свое поколение; он словно отступил на шаг от прожитой им части жизни и увидел, как видит художник героя портрета. Поэтому и дарственная надпись неслучайна. От автора литературного автопортрета - тому, кто портретировал его извне.

Считалось, что этот экземпляр утрачен, но выяснилось, что это не так. В 2016 году Гослитмузей выкупил книгу у владельца и восстановил историю: книга хранилась в семье помощника и секретаря Ге, С.П. Яремича. Впервые публика увидела эту книгу на выставке в Доме-музее А.И. Герцена (2017).

Утверждаю

Русская лит-ра

Класс 9

Тема: АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ГЕРЦЕН.

ИЗ ПИСЬМА К СЫНУ

(урок внеклассного чтения)

Учащиеся будут знать тематическое и идейное содержание произведения

Учащиеся должны иметь представление о биографии писателя, тематическом и идейном содержании произведения;

Способствовать развитию навыков обдуманного чтения, умения анализировать, учить собирать и систематизировать информацию;

Обеспечить условия для формирования нравственных критериев, этических норм поведения в жизни.

М е т о д ы:

работа с книгой, метод проблемного вопроса, иллюстративный, словесный, частично-поисковый

Технология:

мультимедийная презентация, видеофильмы

Ожидаемый результат:

Учащиеся

Ход урока:

У тебя страшно много, ужасно много ума, так много, что я право не знаю, зачем его столько одному человеку…

В.Г.Белигский

Этапы урока

Время

Действия учителя

Действия учащихся

1. Орг момент

Демонстрация видеофильма «Письма к сыну», беседа:

Как вы думаете, о чём мы будем сегодня говорить на уроке?

Смотрят, отвечают на вопросы

2. Стадия вызова

Демонстрация портрета Александра Македонского

Кто изображён на портрете?

Отвечают на вопросы

Искандер – македонский полководец Александр Великий. Великий воин, завоевавший всю Персидскую империю вплоть до Индии. Прославленный политический деятель, стремившийся создать мировую империю.

Его стало синонимом борьбы и победы, сражений и страданий, верности избранному пути. Именно под подписью «Искандер» в 1836 году в журнале «Телескоп» впервые была напечатана статья русского а, писател , а Александра Ивановича Герцена.

3. Стадия «Осмысление». Просмотр видефильма

Демонстрация видеофильма «Жизненный и творческий путь Герцена» с сайта https://www.youtube.com/watch?v=_OuSKGxb_AY

Смотрят видеофильм

4 . Деление на группы

Метод «Жизнь»/«Творчество»

Делятся на 2 группы

5 . Изучение биографии

Организация работы по раздаточному материалу

1) работа учащихся в группах

2) презентация

1 группа: биография

2 группа: творчество

6. Работа по теории литературы

Организация беседы по вопросу:

Как вы думаете, почему это произведение называется письмом?

Отвечают на вопрос

Вы, наверное, заметили, что очень большое значение в творчестве классиков литературы занимает переписка? Это сейчас, в век телефонов, компьютеров, факсов, модемов, Интернета, электронной почты мы отучились писать письма друг другу, в лучшем случае ограничиваемся открытками на праздники и дни рождения. А между тем письмо - интереснейший жанр литературы, называется этот жанр эпистолярным жанром.

Из истории термина:

Письмо - письменная речь, беседа, посылаемая от одного лица другому. (В.И.Даль).

Жанр письма относится к эпистолярной литературе. От греческого epistole – письмо, послание.

Эпистолярный - написанный в форме писем, состоящий из писем.

7. Прослушивание рассказа

Чтение произведения

слушают

Ты видишь, дружок Саша, что как ни больно отцу, что он должен сына отдать в тюрьму, но для него этот день останется как один из лучших в жизни. Вспомни маленького Грибуля, и он пострадал за правду и за желание, чтобы всем было хорошо. Те, которые гонят, осуждают за это, те хотят, чтоб только им было хорошо.

Целую тебя крепко.

8. Беседа

Задаёт вопросы

Отвечают

1) Знание

Когда написано письмо?

О ком Герцен написал в письме?

Кого защищал Гюго?

На сколько осудили сына Гюго?

2) Понимание

Что вы узнали о сыне Гюго?

Почему осудили сына Гюго?

Объясните взаимосвязь Гюго и Герцена?

3) Применение

Объясните, почему Герцен приводит в пример Грибуля?

4) Анализ

Сравните Грибуля и Бурбона

5) Синтез

Прочитайте письма Д.Лихачёва и В.Сухомлинского. В чём их схожесть с письмом Герцена?

6) Оценивание

Что вы думаете о письме Герцена к сыну?

9. Определение темы и идеи

Как вы думаете, какова тема и идея произведения?

Высказывают мнения о теме и идее произведения

Тема:

напутствие отца к сыну

Идея:

воспитание в сыне нравственных понятий, призыв к борьбе за справедливость

10. Просмотр видеофильма «Письмо с фронта»

Демонстрация отрывка из видеофильма

Письма писались в разные времена. Они всегда представляли огромную ценность, потому что они были единственной ниточкой, которая связывала родных и близких людей. Письма во время войны… Как ждали этих заветных треугольников бойцы, как рады они были весточке от родных и близких! Ждали писем и в тылу, верили в победу. До сих пор во многих семьях хранятся письма военных лет. Они пожелтели от времени, выцветают чернила. С трепетом и волнением держишь эти письма в руках, видишь строки, написанные в тяжелое для страны время. Уже нет в живых многих, писавших эти письма, но бережно хранятся эти заветные листочки как семейные реликвии. Их будут показывать детям и внукам, потому что это часть великой победы, 70-летие которой мы будем отмечать в этом году.

11. Определение темы и идеи

Какова тема и идея произведения

Определяют

Тема:

Напутствие сыну

Идея:

Выражение убеждений о смысле жизни, призыв к борьбе, к активной жизненной позиции

12. Обобщение

Метод кластера

Составляют ассоциации «Герцен»

13 . Рефлексия

С какими словами Герцена я согласен?

Отвечают на вопрос

14. Оценивание

Дом/задание

Комментирование участия учащихся на уроке

Д/задание

1) сообщение о писателе

2) учебная статья

Бланк оценивания

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

Оценивание

Герцен родился в семье богатого помещика Ивана Алексеевича . Мать - 16-летняя Генриетта-Вильгельмина-Луиза Гааг. Герцен носил : Герцен - «сын сердца».

Герцен получил обычное дворянское воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца . Французские романы, комедии с ранних лет настроили мальчика в восторженном, сентиментально-романтическом тоне. Систематических занятий не было, но - и – научили мальчика иностранным языкам. Герцен проникся свободолюбивыми стремлениями, читая стихи : «Оды на свободу», «Кинжал». Сильное впечатление на мальчика (Герцену было 13 лет) произвело известие о 14 декабря 1825 года. У него зарождаются первые, ещё смутные мечты о революционной деятельности, он клянётся бороться за свободу.

В 1829 году Герцен поступил в на . В университете Герцен принимал участие в так называемой «маловской истории» (протест студентов против нелюбимого преподавателя),

В Герцен был сослан в , а оттуда в , где и был определен на службу в канцелярию губернатора.

В начале Герцену было разрешено возвратиться в Москву. В мае 1840 года он переехал в Петербург, где по настоянию отца стал служить в канцелярии . Но в июле 1841 года за резкий отзыв в одном письме о деятельности полиции Герцен был выслан в , где служил в губернском правлении до июля 1842 года, после чего он поселился в Москве.

Герцен часто ездил в на собрания , а вскоре после смерти своего отца в 1847 году уехал навсегда за границу. Он жил в Франции, Швейцариюи, в Ницце.

После смерти жены в 1852 году Герцен переехал в , где основал типографию и с издавал еженедельную газету « ».

9 января 1870 года Александр Иванович Герцен умер от в Париже. Похоронен он был в .

Литературная и публицистическая деятельность

Литературная деятельность Герцена началась ещё в 1830-х годах. Первая статья, подписанная псевдонимом Искандер, была напечатана в «Телескопе» за и называлась « ». К тому же времени относится «Речь, сказанная при открытии вятской публичной библиотеки» и «Дневник» (1842).

Во Владимире написаны: «Записки одного молодого человека» и «Ещё из записок молодого человека» (1840 – 1841)

С 1842 по 1847 год помещает в «Отечественных записках» и статьи: «Дилетантизм в науке», «Дилетанты-романтики», «Цех учёных», « в науке», «Письма об изучении природы». Здесь Герцен восставал против учёных педантов и формалистов, против науки, отчуждённой от жизни. В статье «Об изучении природы» мы находим философский анализ различных методов знания. Тогда же Герценом написаны: «По поводу одной драмы», «По разным поводам», «Новые вариации на старые темы», «Несколько замечаний об историческом развитии чести», «Из записок доктора Крупова», роман « », « », «Москва и Петербург», « и Владимир», «Станция Едрово», «Прерванные разговоры».

Из всех этих произведений особенно выделяются повесть «Сорока-воровка», в которой изображено ужасное положение «крепостной интеллигенции», и роман «Кто виноват?», посвященный вопросу о свободе чувства, семейных отношениях, положении женщины в браке. Основная мысль романа заключается в том, что люди, основывающие свое благополучие исключительно на почве семейного счастья и чувства, чуждые интересов общественных и общечеловеческих, не могут обеспечить себе прочного счастья, и оно в их жизни всегда будет зависеть от случая.

За границей он написал письма из «Avenue Marigny» (первые напечатаны в «Современнике», все четырнадцать под общим заглавием: «Письма из Франции и Италии», издание ), представляющие замечательную характеристику и анализ событий и настроений, волновавших в 1847 - 1852 годах. Здесь мы встречаем вполне отрицательное отношение к западноевропейской , её и общественным принципам и горячую веру автора в грядущее значение четвёртого сословия. Особенно сильное впечатление и в , и в Европе произвело сочинение Герцена «С того берега» (), в котором Герцен высказывает полное разочарование Западом и западной цивилизацией. Следует ещё отметить письмо к Мишле: «Русский народ и социализм» - страстную и горячую защиту русского народа против тех нападок и предубеждений, которые высказывал в одной своей статье Мишле.

« » - ряд воспоминаний, имеющих частью характер автобиографический, но дающих и целый ряд высокохудожественных картин, ослепительно-блестящих характеристик, и наблюдений Герцена из пережитого и виденного им в России и за границей.

Все другие сочинения и статьи Герцена, как например: «Старый мир и Россия», «Концы и начала» и др. - представляют простое развитие идей и настроения 1847 - 1852 годов.

Добрый день, дорогой сын!

Письмо В. А.Сухомлинского сыну

Добрый день, дорогой сын!

Вот ты и улетел из родительского гнезда - живешь в большом городе, учишься в вузе, хочешь чувствовать себя самостоятельным человеком. Знаю по собственному опыту, что, захваченный бурным вихрем новой для тебя жизни, ты мало вспоминаешь о родительском доме, о нас с матерью, и почти не скучаешь. Это придет позже, когда ты узнаешь жизнь. ...Первое письмо сыну, улетевшему из родительского гнезда... Хочется, чтобы оно осталось у тебя на всю жизнь, чтобы ты хранил его, перечитывал, думал над ним. Мы с матерью знаем, что каждое молодое поколение немного снисходительно относится к поучениям родителей: вы, мол, не можете видеть и понимать все то, что видим и понимаем мы. Может быть, это и так... Может быть, прочитав это письмо, ты захочешь положить его куда-нибудь подальше, чтобы оно меньше напоминало о бесконечных поучениях отца и матери. Ну что же, положи, но только хорошенько запомни, куда, потому что придет такой день, когда ты вспомнишь эти поучения, скажешь себе: а все-таки прав был отец... и тебе надо будет прочитать это старое полузабытое письмо. Ты найдешь и прочитаешь его. Сохрани же его на всю жизнь.

Письмо Дмитрия Сергеевича Лихачева

Что же самое главное в жизни? Главное может быть у каждого свое собственное, неповторимое. Но все же главное должно быть добрым и значительным. Человек должен думать о смысле своей жизни – оглядывать прошлое и заглядывать в будущее. Люди, ни о ком не заботящиеся, как бы выпадают из памяти, а люди, служившие другим, служившие по–умному, имеющие в жизни добрую и значительную цель, запоминаются надолго.

В жизни надо иметь свое служение – служение какому–то делу. Пусть дело это будет маленьким, оно станет большим, если будешь ему верен.

В жизни ценнее всего доброта… доброта умная, целенаправленная. Знать это, помнить об этом всегда и следовать путями доброты – очень и очень важно.

Любезный Саша, в ожидании твоего рапорта о твоих занятиях за прошлую неделю я хочу написать тебе несколько слов.

Ты входишь теперь в тот возраст, когда дети бедных людей начинают уже работать и серьезно заниматься, а потому я тебе расскажу не о Цюрихе, не о ипподроме, а о том, что здесь было в суде.

Ты слыхал о знаменитом французском мыслителе Викторе Гюго; вчера судили его сына за то, что он написал в журнале статью, в которой говорил, что казнить людей отвратительно.

Отец его сам стал защищать сына и, предвидя, что его сына все же обвинят и посадят в тюрьму, вот чем он кончил свою речь.

«Сын мой, тебе делают сегодня великую честь: тебя считают достойным страдать за правду. С сегодняшнего дня ты вступаешь в действительную жизнь. Ты можешь гордиться, что в твоих летах ты уже на той скамье, на которой сидели Беранже и Шатобриан, будь тверд и незыблем в твоих убеждениях, ты их принес в крови, ты им научился у твоего отца».

Сына Гюго осудили на шесть месяцев. Когда они с отцом вышли из суда, народ, ожидавший их, окружил карету и кричал: «Да здравствует Гюго!» Гюго отвечал: «Да здравствует республика!»

Надобно быть или Грибулем, или Бурбоном: надобно бороться, собою жертвовать или приносить себя на жертву друзей и врагов. Но быть Грибулем не только выше, но и веселее. Помнишь, как он в тюрьме приучил мышей, лягушек и пел песни? На совести у него ничего не было, он сделал свое дело, а какой-нибудь Бурбон, отравивши жизнь другим, мучится, завидует, боится, стыдится.

Так-то и я хочу со временем видеть тебя идущего по дороге, по которой я шел 25 лет. Не думай, чтобы нужно было натыкаться самому на беды - нет, надобно быть готовому на всякую борьбу. Не придет она - можно другое делать. Но если придет - что бы ни было, стой за свою истину, за то, что ты любишь, а там, что бы ни вышло.

Целую тебя крепко.

Занимайся, как можно больше, русским языком. Ты никогда не забывай, что ты должен быть русским.

Александр Иванович Герцен. Письмо к сыну

Любезный Саша, в ожидании твоего рапорта о твоих занятиях за прошлую неделю я хочу написать тебе несколько слов.

Ты входишь теперь в тот возраст, когда дети бедных людей начинают уже работать и серьезно заниматься, а потому я тебе расскажу не о Цюрихе, не о ипподроме, а о том, что здесь было в суде.

Ты слыхал о знаменитом французском мыслителе Викторе Гюго; вчера судили его сына за то, что он написал в журнале статью, в которой говорил, что казнить людей отвратительно.

Отец его сам стал защищать сына и, предвидя, что его сына все же обвинят и посадят в тюрьму, вот чем он кончил свою речь.

«Сын мой, тебе делают сегодня великую честь: тебя считают достойным страдать за правду. С сегодняшнего дня ты вступаешь в действительную жизнь. Ты можешь гордиться, что в твоих летах ты уже на той скамье, на которой сидели Беранже и Шатобриан, будь тверд и незыблем в твоих убеждениях, ты их принес в крови, ты им научился у твоего отца».

Сына Гюго осудили на шесть месяцев. Когда они с отцом вышли из суда, народ, ожидавший их, окружил карету и кричал: «Да здравствует Гюго!» Гюго отвечал: «Да здравствует республика!»

Ты видишь, дружок Саша, что как ни больно отцу, что он должен сына отдать в тюрьму, но для него этот день останется как один из лучших в жизни. Вспомни маленького Грибуля и он пострадал за правду и за желание, чтобы всем было хорошо. Те, которые гонят, осуждают за это, те хотят, чтоб только им было хорошо.

Надобно быть или Грибулем, или Бурбоном: надобно бороться, собою жертвовать или приносить себя на жертву друзей и врагов. Но быть Грибулем не только выше, но и веселее. Помнишь, как он в тюрьме приучил мышей, лягушек и пел песни? На совести у него ничего не было, он сделал свое дело, а какой-нибудь Бурбон, отравивши жизнь другим, мучится, завидует, боится, стыдится.

Так-то и я хочу со временем видеть тебя идущего по дороге, по которой я шел 25 лет. Не думай, чтобы нужно было натыкаться самому на беды - нет, надобно быть готовому на всякую борьбу. Не придет она - можно другое делать. Но если придет - что бы ни было, стой за свою истину, за то, что ты любишь, а там, что бы ни вышло.

Целую тебя крепко.

Занимайся, как можно больше, русским языком. Ты никогда не забывай, что ты должен быть русским.

Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

Оценивание

Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Зн Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

Оценивание

Понимание

Применение

Оценивание

Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

Оценивание

Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

Оценивание

Бланк оценивания

Фамилия учащегося ______________________ Класс _______ Дата _______

Стадия вызова

Работа в группе

Работа по произведению

Обобщение

Общий балл

Понимание

Применение

А. Герцен «К старому товарищу»:

«Прежде дело хотели взять грудью, усердием, отвагой и шли зря, на авось — мы на авось не пойдем».

Письмо А.И. Герцена имеет адресатом конкретного и самого яркого представителя «революционной молодежи», М.Бакунина. У бакунинцев «идея» была проста: захватим власть, распустим государственные институты, которые не дают народу жить правильно и освобожденный народ сам построит правильную жизнь.

А ведь эта вера что все произойдет неизбежно, с помощью спасителя ("пролетариатом" "научно" заменили "народ"), проскакивает не только у бакунинцев, анархистов. Маркс тоже в «научном социализме» объяснял: пролетариат вынужден будет совершить переворот, взять власть и начать упразднять государство. В чем заключается переворот, как его совершить, какими средствами упразднять для «отмирания» государство - это Маркс и Энгельс отказались разрабатывать («мы не будем заниматься фантазиями»).

Значение этого письма-предостережения гораздо шире и относится, прежде всего к тем, кто работу по сознательной, научной разработке всех вопросов, которые стоят перед человеком, человечеством, заменяет доктринерством, верой уже не в бога, а в «единственно научную систему». Проблемы человека и человечества не решаются «переворотом», наскоком, «свержением старого строя».

Пока хоть один пункт в теоретических вопросах построения нового общества не разрешен, новое общество не состоится. Маленькой ошибки в чертежах часто достаточно для получения брака целого изделия, на которое положен огромный труд энтузиастов и героев. А буржуазия коммунистического разлива опирается на слова классиков: готового чертежа не будет никогда, в процессе работы будем корректировать. Здорово! Нигде, ни в какой серьезной деятельности невозможно изготовить что нибудь сложное, наукоемкое без чертежей, планов, технологий. Но в общественном строительстве наука не нужна! И так сойдет, мы же умные, придумаем что нибудь. А что эти умные могут придумать, если и сейчас отказываются думать? - Придумают только казарму и «диктатуру пролетариата». С руководящей и направляющей, с умными и исполнителями, начальниками и подчиненными, тепленькими местечками и для остальных.

Пока массы не поймут того, что надо перестраивать и во что, социальная революция невозможна. Сами угнетенные массы встанут на защиту своих оков - за собственность, за привычку жить так, как жили уже тысячелетия.

А если сами революционеры не до конца понимают, что надо делать, как они объяснят это массам?

Революционеры большевики (да и меньшевики) 17-го года шли на захват власти без четкого чертежа будущего (ввяжемся в драку, а там видно будет). Во многом осознание общественных проблем человечества в их головах было упрощенным (=неверным), основанном на упрощениях, которые ввели в «научный социализм» Маркс и Энгельс. На недоработки, ошибки Маркса наложились ошибки революционеров 17-го года.

Человечеству, чтобы выйти из тупика, системы, которая ведет к человечество к самоуничтожению, надо выйти из тупика сознания.

Так как теоретическую работу по выходу из капиталистической системы ведут, в основном, на основе марксизма, поэтому ничего не получается. Вместо свободы мысли - догмы, с помощью которых хотят объяснить современность, жизнь. А если жизнь не подходит под догмы, то всеми средствами пытаются натянуть мертвые схемы на жизнь, доказывая что жизнь не права, а право «вечное и единственно правильное учение».

Мертвые держат живых. Сам Маркс просил: «Оставьте мертвецам хоронить мертвых».

Философское, литературное наследие А.И. Герцена не только не устарело, но вследствие снижения уровня постановки проблем человечества за последние 100 лет, сейчас актуально как никогда. Упрощенничество (марксизм, ленинизм, маоизм и т.п.) приводило, приводит всех революционеров и все до единой «социалистические революции» в тупик, во все тот же капитализм.

Т.20 ч.2 с.848 (из комментариев к статье):

«Письмо четвертое», датированное в автографе июлем 1869 г., по-видимому, было написано именно в это время в Брюсселе. В письме Герцена к Огареву от 2 июля содержатся мысли, сходные с одним из основных высказываний «Письма четвертого»: «Мне, наконец, и эта государственная деятельность на уничтожение государства и это казенно-бюрократическое устройство уничтожения вещей сдается каким-то delirium ом tremens (белой горячкой). В Nancy я посмотрел, как и в Страсбурге, на изуродованные статуи-памятники и мне жаль стало якобинцев, что они так пакостничали».

Статья продолжала оставаться в рукописи. Характер сохранившегося автографа (наличие ряда мест с незавершенной правкой) заставляет полагать, что работа над «письмами» не была доведена до конца. В письмах к Огареву от 18 и 23 сентября 1869 г. Герцен выражал сожаление, что статья осталась ненапечатанной.

Однако и после смерти Герцена Огарев продолжал считать несвоевременной публикацию писем «К старому товарищу». Наследники Герцена отложили бы по этой причине их обнародование еще на больший срок, если бы в марте 1870 г. H. А. Тучковой-Огаревой не было получено письмо от имени никогда не существовавшего Бюро иностранных агентов русского революционного общества «Народная расправа» (письмо было написано С. Г. Нечаевым), требовавшее отказа от печатания последних произведений Герцена как вредных для русского революционного движения. Возмущенный характером и тоном этого письма сын Герцена заявил, что считает своим священным долгом опубликовать все произведения отца (см. ЛН, т. 41-42, стр. 162—163 и «Архив Огаревых», М.—Л., 1930, стр. 78—81) Сборник в который включены были письма «К старому товарищу» вышел в свет осенью 1870 г.

Из книги А.И. Володина и Б.М. Шахматова «Утопический социализм в России»:

«В произведениях 50-60-х годов («Былое и думы», 1852-68, «Концы и начала», 1862-63, «Письма к противнику», 1864,и др.), уделяя особое внимание разработке проблем личности и общества, Герцен выступал последовательным критиком как буржуазного индивидуализма, «мещанства», так и уравнительных коммунистических утопий (Бабефа, Каабе и др.). Стремясь избежать крайностей фатализма и волюнтаризма, понять историю как «свободное и необходимое дело» человека, Герцен развивает идею единства среды и личности, исторических обстоятельств и человеческой воли.

Пересматривая свое прежнее понимание перспектив социального развития Европы, он вновь ставит вопрос о «современной борьбе капитала с работой». Теоретическим завещанием Герцена стала последняя его работа - «К старому товарищу» (1869), в которой, адресуясь к М.А. Бакунину, Герцен осуждает крайне экстремистские призывы к немедленном социальному перевороту, уничтожению государства, требование не «учить народ», а «бунтовать его».

А.Герцен К СТАРОМУ ТОВАРИЩУ с.с. в 30т.т. т.20 ч.2 с.575

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Одни мотивы, как бы они ни были достаточны,

не могут быть действительны без достаточных

Иеремия Бентам

(Письмо к Алекс<андру> І)

Нас занимает один и тот же вопрос. Впрочем, один серьезный вопрос и существует на историческом череду. Все остальное — или его растущие силы... или болезни, сопровождающие его развитие, т. е. страдания, которыми новый и более совершенный организм вырабатывается из отживших и тесных форм — прилаживая их к высшим потребностям. Конечное разрешение у нас обоих одно. Дело между нами вовсе не в разных началах и теориях, а в разных методах и практиках, в оценке сил, средств, времени, в оценке исторического материала. Тяжелые испытания с 1848 разно отозвались на нас. Ты больше остался, как был, тебя жизнь сильно помучила — меня только помяла, но ты был вдали — я стоял возле. Но если я изменился — то вспомни, что изменилось все.

Экономически-социальный вопрос становится теперь иначе, чем он был двадцать лет тому назад. Он пережил свой религиозный и идеальный, юношеский возраст — так же, как возраст натянутых опытов и экспериментаций в малом виде, самый период жалоб, протеста, исключительной критики и обличенья приближается к концу. В этом великое знамение его совершеннолетия. Оно достигается наглазно, но не достигнуто — не от одних внешних препятствий, не от одного отпора, но и от внутренних причин. Меньшинство, идущее

вперед, не доработалось до ясных истин, до практических путей до полных формул будущего экономического быта. Большинство — наиболее страдающее — стремится одною частью (городских работников) выйти из него, но удержано старым, традиционным миросозерцанием другой и самой многочисленной части. Знание и пониманье не возьмешь никаким coup d’Etat и никаким coup de tête.

Медленность, сбивчивость исторического хода нас бесит и душит, она нам невыносима, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и торопят других. Хорошо ли это или нет? В этом весь вопрос.

Следует ли толчками возмущать с целью ускорения внутреннюю работу, которая очевидна? Сомнения нет, что акушер должен ускорять, облегчать, устранять препятствия, но в известных пределах — их трудно устано<в>ить и страшно переступать. На это, сверх логического самоотвержения, надобен <т>акт и вдохновенная импровизация. Сверх того, не везде одинаковая работа — и одни пределы.

Петр I, Конвент научили нас шагать семимильными сапогами, шагать из первого месяца беременности в девятый и ломать без разбора все, что попадется на дороге. Die zerstörende Lust ist eine schaffende Lust — и вперед за неизвестным богом-истребителем, спотыкаясь на разбитые сокровища — вместе с всяким мусором и хламом.

Мы видели грозный пример кровавого восстания, в минуту отчаяния и гнева сошедшего на площадь и спохватившегося на баррикадах, что у него нет знамени. Сплоченный в одну дружину, мир консервативный побил его — и следствие этого было то ретроградное движение, которого следовало ожидать, — но что было бы, если б победа стала на сторону баррикад? — в двадцать лет грозные бойцы высказали все, что у них было за душой?.. Ни одной построяющей, органической мысли мы не находим в их завете, а экономические промахи, не косвенно, как политические, а прямо и глубже ведут к разорению, к застою, к голодной смерти.

Наше время — именно время окончательного изучения, того изучения, которое должно предшествовать работе осуществления так, как теория паров предшествовала железным

дорогам. Прежде дело хотели взять грудью, усердием, отвагой и шли зря, на авось — мы на авось не пойдем.

Ясно видим мы, что дальше дела не могут идти так, как шли, что конец исключительному царству капитала и безусловному праву собственности так же пришел, как некогда пришел конец <ца>рству феодальному и аристократическому. Как перед 1789 обмиранье мира средневекового началось с сознания несправедливого соподчинения среднего сословия, так и теперь переворот экономический начался сознанием общественной неправды относительно работников. Как тогда упрямая и выродившаяся буржуазия тянет сама себя в могилу.

Но общее постановление задачи не дает ни путей, ни средств, ни даже достаточной среды. Насильем их не завоюешь. Подорванный порохом, весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. Потому что он внутри не кончен и потому еще, что ни мир построяющий, ни новая организация не настолько готовы, чтоб пополниться, осуществляясь. Ни одна основа из тех, на которых покоится современный порядок, из тех, которые должны рухнуть и пересоздаться, не настолько почата и расшатана, чтоб ее достаточно было вырвать силой, чтоб исключить из жизни. Государство, церковь, войско отрицаются точно так же логически, как богословие, метафизика и пр. В известной научной сфере они осуждены, но вне ее академических стен они владеют всеми нравственными силами.

Пусть каждый добросовестный человек сам себя спросит, готов ли он. Так ли ясна для него новая организация, к которой мы идем, как общие идеалы — коллективной собственности, солидарности, — и знает ли он процесс (кроме простого ломанья), которым должно совершиться превращение в нее старых форм? И пусть, если он лично доволен собой, пусть скажет, готова ли та среда, которая по положению должна первая ринуться в дело.

Знание неотразимо — но оно не имеет принудительных средств — излечение от предрассудков медленно, имеет свои*

фазы и кризисы. Насильем и террором распространяются религии и политики, учреждаются самодержавные империи и нераздельные республики, насильем можно разрушать и расчищать место — не больше. Петрограндизмом социальный переворот дальше каторжного равенства Гракха Бабёфа и коммунистической барщины Кабе не пойдет. Новые формы должны все обнять и вместить в себе все элементы современной деятельности и всех человеческих стремлений. Из нашего мира не сделаешь ни Спарту, ни бенедиктинский монастырь. Не душить одни стихии в пользу других следует грядущему перевороту, а уметь все согласовать — к общему благу (как мечтали о страстях фурьеристы).

Экономический переворот имеет необъятное преимущество перед всеми религиозными и политическими революциями — в трезвости своей основы. Таковы должны быть и пути его — таково обращение с данным. По мере того как он вырастает из состояния неопределенного страданья и недовольства, он невольно становится на реальную почву. Тогда как все другие перевороты постоянно оставались одной ногой в фантазиях, мистицизмах, верованиях и неоправданных предрассудках патриотических, юридических и пр.

Экономические вопросы подлежат математическим законам. Конечно, математический, как и всякий научный, закон носит доказательства в самом себе и не нуждается ни в эмпирическом оправдании, ни в большинстве голосов. Но для приложения — эмпирическая сторона и все внешние условия осуществления выступают на первый план. «Мотивы могут быть истинны, но без достаточных средств они не осуществятся». Все это принято во всех делах человеческих и обходится слишком сангвиническими людьми в деле такого значения, как общественное пересоздание. Какой механик не знает, что его выкладка, формула не перейдет в действительность, пока в ряду явлений, захватываемых ими, будут элементы, неподчиняющиеся, посторонние или подлежащие другим законам. Большей частью в физическом мире эти возмущающие элементы несложны и легко вводятся в нее, как вес линии маятника, упругость среды, в которой делаются его размахи и пр. В мире исторического развития это не так просто.

Процессы общественного роста, их отклонения и уклонения, их последние

результаты до того переплелись, до того неразымчато вошли в <гл>убочайшую глубь народного сознания, что приступ <к> ним вовсе не легок, что с ними надобно очень считаться, — и одним реестром отрицаемого, отданным, как в «приказе по социальной армии», ничего, кроме путаницы, не сделаешь.

Против ложных догматов, против верований, как бы они ни были безумны, одним отрицаньем, как бы оно ни было умно, бороться нельзя, — сказать «не верь!» так же авторитетно и в сущности, нелепо, как сказать «верь!» Старый порядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей. Это всего яснее там, где у него нет ни карательной, ни принудительной силы, где он твердо покоится на невольной совести, на неразвитости ума и на незрелости новых воззрений , как в Швейцарии и Англии.

Народное сознание так, как оно выработалось, представляет естественное, само собой сложившееся, безответственное, сырое произведение разных усилий, попыток, событий, удач и неудач людского сожития, разных инстинктов и столкновений — его надобно принимать за естественный факт и бороться с ним, как мы боремся со всем бессознательным, — изучая его, овладевая им и направляя его же средства — сообразно нашей цели.

В социальных нелепостях современного быта никто не виноват и никто не может быть казнен — с большей справедливостью, чем море, которое сек персидский царь, или вечевой колокол, наказанный Иоанном Грозным. Вообще винить, наказывать, отдавать на копья — все это становится ниже нашего пониманья. Надобно проще смотреть, физиологичнее и окончательно пожертвовать уголовной точкой

зрения, а она, по несчастью, прорывается и мешает понятия вводя личные страсти в общее дело и превратную перестановку невольных событий в преднамеренный заговор. Собственность, семья, церковь, государство были огромными воспитательными формами человеческого освобождения и развития — мы выходим из них по миновании надобности.

Обрушивать ответственность за былое и современное на последних представителей «прежней правды», делающейся «настоящей неправдой», так же нелепо, как было нелепо и несправедливо казнить французских маркизов за то, что они не якобинцы, и еще хуже — потому что мы за себя не имеем якобинского оправдания — наивной веры в свою правоту и в свое право. Мы изменяем основным началам нашего воззрения, осуждая целые сословия и в то же время отвергая уголовную ответственность отдельного лица. Это мимоходом — для того, чтоб не возвращаться.

Прежние перевороты делались в сумерках, сбивались с пути, шли назад, спотыкались... и, в силу внутренней неясности, требовали бездну всякой всячины, разных вер и геройств, множество выспренних добродетелей, патриотизмов, пиетизмов. Социальному перевороту ничего не нужно, кроме пониманья и силы, знанья — и средств.

Но пониманье страшно обязывает. Оно имеет свои неотступные угрызения разума и неумолимые упреки логики.

Пока социальная мысль была неопределенна, ее проповедники — сами верующие и фанатики — обращались к страстям и фантазии столько, сколько к уму. Они грозили собственников карой и разорением, позорили, стыдили их богатством, склоняли их на добровольную бедность страшной картиной ее страданий. (Странное captatio benevolentiae — согласись.) Из этих средств социализм вырос. Не то надобно доказать собственникам и капитал<иста>м, что их обладание грешно, безнравственно, беззаконно (понятия, взятые из совсем иного миросозерцания, чем наше), а то, что [современная монополь их — вредная и обличенная] нелепость, [нуждающаяся в огромных] контрфорсах, чтоб не рухнуть, что эта нелепость пришла к сознанию неимущих, в силу чего оно становится невозможным. Им надобно показать, что борьба против неотвратимого —

бессмысленное истощение сил и что чем она упорнее, тем к большим потерям и гибелям она приведет. Твердыню собственности и капитала надобно потрясти расчетом, двойной бухгалтерией, ясным балансом дебета и кредита. Самый отчаянный скряга не предпочтет утонуть со всем товаром, если может спасти часть его и самого себя, бросая другую за борт. Для этого необходимо только, чтоб опасность была так же очевидна для него, как возможность спасения.

Новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной. Нанося удар старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все немешающее, разнообразное, своеобычное. Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании, и только в пропитании.

Но этого и не будет. Человечество во все времена, самые худшие, показывало, что у него в potentialiter — больше потребностей и больше сил, чем надобно на одно завоевание жизни, — развитие не может их заглушить. Есть для людей драгоценности, которыми оно не поступится и которые у него из рук может вырвать одно деспотическое насилие, и то на минуту горячки и катаклизма.

И кто же скажет без вопиющей несправедливости, чтоб и в былом и отходящем не было много прекрасного и что оно «но погибнуть вместе с старым кораблем.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Международные работничьи съезды становятся ассизами, перед которыми вызывается один социальный вопрос за другим, они получают больше и больше организующий склад, их члены — эксперты и следопроизводители. Они самую стачку и остановку работ допускают как тяжелую необходимость,

Мои возражения, так, как и вообще возражения, нетерпеливым людям начинают надоедать. «Время слова, — говорят они, — прошло, время дела наступило». Как будто слово не есть дело? Как будто время слова может пройти? Враги наши никогда не отделяли слова и дела и казнили за слова не только одинаким образом, но часто свирепее, чем за дело. Да и действительно, какое-нибудь «Allez dire à votre maître» Мирабо не уступят по влиянию никакому coup de main .

Расчленение слова с делом и их натянутое противуположение не вынесет критики, но имеет печальный смысл как признание, что все уяснено и понято, что толковать не о чем, а нужно исполнять. Боевой порядок не терпит рассуждений и колебаний. Но кто же, кроме наших врагов, готов на бой и силен на

дело? Наша сила — в силе мысли, в силе правды, в силе слова, в исторической попутности... Международные сходы только сильны проповедью, материально дальше отрицательной силы гревы они не могут идти.

— Стало быть, остается по-прежнему сидеть сложа руки весь век, довольствуясь прекрасными речами.

— Не знаю, весь ли век или часть его, но наверное до тех пор не сходить в рукопашную, пока нет ни единства убеждений, ни сосредоточенных сил... Быть правым в бою немного значит, правота давала победу только в суде божием — у нас небесное вмешательство надежды мало.

Чем кончилось польское восстание — правое в требовании, мужественное в исполнении, но невозможное по несоразмерности сил?..

Каково теперь на совести тем, которые подталкивали поляков?

На это говорят наши противники с каким-то философским фатализмом:

«Избрание путей истории не в личной власти; не события зависят от лиц — а лица от событий. Мы только мнимо заправляем движением, но, в сущности, плывем куда волна несет, не зная до чего доплывем».

Пути вовсе не неизменимы. Напротив, они-то и изменяются с обстоятельствами, с пониманьем, с личной энергией. Личность создается средой и событиями, но и события осуществляются личностями и носят на себе их печать — тут взаимодействие. Быть страдательным орудием каких-то не зависимых от нас сил — как дева, бог весть с чего зачавшая, нам не по росту. Чтоб стать слепым орудием судеб, бичом, палачом божиим — надобно наивную веру, простоту неведения, дикий фанатизм и своего рода непочатое младенчество мысли. Честно мы не можем брать на себя ни роль Аттилы, ни даже роль Антона Петрова. Принимая их, мы должны будем обманывать других или самих себя. За эту ложь нам придется отвечать перед своей совестью и перед судом близких нам по духу.

То, что мыслящие люди прощали Аттиле, Комитету общественного спасения и даже Петру I, не простят нам. Мы не слыхали голоса, призывавшего нас свыше к исполнению судеб,

Отвергая их, мы становимся расстригами науки и ренегатами цивилизации.

Самые массы, на которых лежит вся тяжесть быта, с своей македонской фалангой работников, ищут слова и пониманья — и с недоверием смотрят на людей, проповедующих аристократию науки и призывающих к оружию.

И заметьте, проповедники не из народа, а из школы, из книги, из литературы. Старые студенты, жившие в отвлеченьях, они ушли от народа дальше, чем его заклятые враги. Поп и аристократ, полицейский и купец, хозяин и солдат имеют больше прямых связей с массами, чем они. Оттого-то они и полагают возможным начать экономический переворот с tabula rasa, с выжиганья дотла всего исторического поля, не догадываясь, что поле это с своими колосьями и плевелами составляет всю непосредственную почву народа, всю его нравственную жизнь, всю его привычку и все его утешенье. С консерватизмом народа труднее бороться, чем с консерватизмом трона и амвона. Правительство и церковь сами початы духом отрицания, борьба мысли недаром шла под их ударами — она заразила разящую руку; самозащищение правительства — корыстно и гонения церкви — лицемерны.

Народ — консерватор по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеалов вне существующих условий; его идеал — буржуазное довольство так, как идеал Атта Тролля у Гейне был абсолютный белый медведь. Он держится за удручающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен — он верит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту прочность он-то им и дает. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знакомое. Он даже новое понимает только в старых одеждах. Пророки, провозглашавшие социальный переворот анабаптизма, облачились в архиерейские ризы. Пугачев для низложения немецкого дела Петра сам назвался Петром, да еще самым немецким, и окружил себя андреевскими кавалерами из казаков и разными псевдо-Воронцовыми и Чернышевыми.

Государственные формы, церковь и суд выполняют овраг между непониманием масс и односторонней цивилизацией вершин. Их сила и размер — в прямом отношении с неразвитием их. Взять неразвитие силой невозможно. Ни республика Робеспьера, ни республика Анахарсиса Клоца, оставленные на себя, не удержались, а вандейство надобно было годы вырубать из жизни. Террор так же мало уничтожает предрассудки, как завоевания — народности. Страх вообще вгоняет внутрь, бьет формы, приостанавливает их отправление и не касается содержания. Иудеев гнали века — одни гибли, другие прятались и после грозы являлись и богаче, и сильнее, и тверже в своей вере.

Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы.

В сущности, все формы исторические — volens-nolens — ведут от одного освобождения к другому. Гегель в самом рабстве находит (и очень верно) шаг к свободе. То же — явным образом — должно сказать о государстве: и оно, как рабство, идет к самоуничтожению... и его нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста.

Государство — форма, через которую проходит всякое человеческое сожитие, принимающее значительные размеры. Оно постоянно изменяется с обстоятельствами и прилаживается к потребностям. Государство везде начинается с полного порабощения лица — и везде стремится, перейдя известное развитие, к полному освобождению его. Сословность — огромный шаг вперед как расчленение и выход из животного однообразия, как раздел труда. Уничтожение сословности — шаг еще больший. Каждый восходящий или воплощающийся принцип в исторической жизни представляет высшую правду своего времени — и тогда он поглощает лучших людей; за него льется кровь и ведутся войны — потом он делается ложью и, наконец, воспоминанием... Государство не имеет собственного определенного содержания — оно служит одинаково реакции и революции — тому, с чьей стороны сила; это — сочетание колес около общей оси, их удобно направлять туда или сюда — потому

что единство движения дано, потому что оно примкнуто к одному центру. Комитет общественного спасения представлявлял сильнейшую государственную власть, направленную на разрушение монархии. Министр юстиции Дантон был министр революции. Инициатива освобождения крестьян принадлежит самодержавному царю. Этой государственной силой хотел воспользоваться Лассаль для введения социального устройства. Для чего же — думалось ему — ломать мельницу, когда ее жернова могут молоть и нашу муку?

На том же самом основании и я не вижу разумной применимости — в отречении.

Между мнением Лассаля и проповедью о неминуемом распущении государства в федерально-коммунную жизнь лежит вся разница обыкновенного рождения и выкидывания. Из того что женщина беременна, никак не следует, что ей завтра следует родить. Из того, что государство — форма преходящая, не следует, что это форма уже прешедшая... С какого народа, в самом деле, может быть снята государственная опека, как лишняя перевязка, без раскрытия таких артерий и внутренностей, которые теперь наделают страшных бедствий, а потом спадут сами?

Да и будто какой-нибудь народ может безнаказанно начать такой опыт, окруженный другими народами, страстно держащимися за государство, как Франция и Пруссия и пр. Можно ли говорить о скорой неминуемости безгосударственного устройства, когда уничтожение постоянных войск и разоружение составляют дальние идеалы? И что значит отрицать государство, когда главное условие выхода из него — совершеннолетие большинства. Посмотрели бы вы, что делается теперь в просыпающемся Париже. Как тесны грани, в которые бьётся движенье, и как они никем не построены, а сами выросли как из земли.

Po st scriptum.

Маленькие города, тесные круги страшно портят глазомер. Ежедневно повторяя с своими одно и то же, естественно дойдешь до убеждения, что везде говорят одно и то же. Долгое время убеждая в своей силе других... можно убедиться в ней

самому — и остаться при этом убеждении... до первого поражения.

Bruxelles — Paris. Август 1869.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Иконоборцы наши не останавливаются на обыденном отрицании государства и разрушении церкви, их усердие идет до гонения науки. Тут ум оставляет их окончательно.

Робеспьеровской нелепости, что атеизм аристократичен, только и недоставало объявления науки аристократией.

Никто не спрашивает, насколько вообще подобные определения идут или нет к предмету, — вообще, весь спор «науки для науки» и науки только как пользы — вопросы, чрезвычайно дурно поставленные.

Без науки научной — не было бы науки прикладной.

Наука — сила, она раскрывает отношения вещей, их законы и взаимодействия, и ей до употребления нет дела. Если наука в руках правительства и капитала — так, как в их руках войска, суд, управление. Но это не ее вина. Механика равно служит для постройки железных дорог и всяких пушек и мониторов.

Нельзя же остановить ум, основываясь на том, что большинство не понимает, а меньшинство злоупотребляет пониманьем.

Дикие призывы к тому, чтоб закрыть книгу, оставить науку и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и к самой вредной. За ним так и следует разнуздание диких страстей — le déchaînement des mauvaises passions. Этими страшными словами мы шутим, нисколько не считая, вредны <ли> они для дела и для слушающих.

Нет, великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей. Христианство проповедовалось чистыми и строгими в жизни апостолами и их последователями, аскетами и постниками, людьми, заморившими все страсти — кроме одной. Таковы были гугеноты и реформаторы. Таковы были якобинцы

93 года. Бойцы за свободу в серьезных поднятиях оружия всегда были святы, как воины Кромвеля, — и оттого сильны.

Я не верю в серьезность людей, предпочитающих ломку и грубую силу развитию и сделкам. Проповедь нужна людям, — проповедь неустанная, ежеминутная, — проповедь, равно обращенная к работнику и хозяину, к земледельцу и мещанину. Апостолы нам нужны прежде авангардных офицеров, прежде саперов разрушенья, — апостолы, проповедующие не только своим, но и противникам.

Проповедь к врагу — великое дело любви. Они не виноваты, что живут вне современного потока, какими-то просроченными векселями прежней нравственности. Я их жалею, как больных, как поврежденных, стоящих на краю пропасти с грузом богатств, который их стянет в нее, — им надобно раскрыть глаза, а не вырвать их — чтоб и они спаслись, если хотят.

Я не только жалею людей, но жалею и вещи, и иные вещи больше иных людей.

Дико необузданный взрыв, вынужденный упорством, ничего не пощадит; он за личные лишения отомстит самому безличному достоянию. С капиталом, собранным ростовщиками, погибнет другой капитал, идущий от поколенья в поколенье и от народа народу. Капитал, в котором оседала личность и творчество разных времен, в котором сама собой наслоилась летопись людской жизни и скристаллизовалась история... Разгулявшаяся сила истребления уничтожит вместе с межевыми знаками и те пределы сил человеческих, до которых люди достигали во всех направлениях... с начала цивилизации.

Довольно христианство и исламизм наломали древнего мира, довольно Французская революция наказнила статуй, картин, памятников, — нам не приходится играть в иконоборцев.

Я это так живо чувствовал, стоя с тупою грустью и чуть не со стыдом... перед каким-нибудь кустодом, указывающим на пустую стену, на разбитое изваяние, на выброшенный гроб, повторяя: «Все это истреблено во время революции»…